Фик о Саймоне. Своеобразная фантазия на тему о его прошлом, можно сказать)
Все птицы поют одинаково
Джен с элементами слэша в конце)
Пэйринг и персонажи: Саймон (в конце немного Саймон/Маркус)
Рейтинг: PG-13
Жанры: Драма

Предупреждения:
Смерть второстепенного персонажа

спойлер

суицид без подробного описания!
Размер: 4,684 слов

Если спросить у Саймона, то он скажет, что живет в прекрасной семье. Точнее, когда-то жил.
История о прошлом Саймона. О сходстве и различии смерти и деактивации. Совсем немного о свободе и песнях соловья.
На фикбуке


Danny R. посвящается

Если спросить у Саймона, то он скажет, что живет в прекрасной семье. Правда, Саймона никто не спросит, да ему и не положено иметь мнение по этому поводу. Программой не предусмотрено.

Саймон помогает матери семейства по имени Анна накрывать на стол, расставляет тарелки в идеальном порядке, рядом раскладывает столовые приборы. Из школы с минуты на минуту вернется Эдди, сегодняшний именинник.

— Саймон, достань торт из холодильника.

— Да, Анна.

Готовить торт Анна ему не разрешила, и впервые за несколько месяцев попыталась что-то сделать сама. После пяти неудачных попыток и сломанной духовки, было принято решение сделать заказ в кондитерской. Параллельно Саймон связался также с магазином электроники, новая печка нужна была срочно.

Анна Беннет, 35 лет
Литературный редактор
Не любит: домашние дела, готовку, пикники на природе
Любит: свою работу, книги, своих детей и мужа

«Как хорошо, что у нас есть ты, Саймон!» — часто говорит Анна, приходя с работы, усталая и замотанная. У нее не хватает сил на домашнюю готовку, а появление домашнего андроида знатно облегчило ей жизнь.

Дом сверкает чистотой, в холодильнике всегда есть свежая еда (главное — вовремя пополнять счет), а главное — есть время на себя и на детей.
Саймон выполняет каждодневный список заданий — приготовить завтрак и проводить семейство в школу и на работу. Затем уборка в комнатах, влажная уборка, готовка, периодические походы по магазинам. Иногда он забирает из школы Эдди, Дженни давно приходит сама.

Он протирает электронные рамочки с фотографиями. На каждой изображено все семейство вместе — счастливые и улыбающиеся.

У Саймона хорошие хозяева.

По случаю дня рождения Эдди, Анна и Роберт берут выходной. Саймон расставляет одиннадцать свечей на торте, пока Роберт неловко оборачивает подарок (планшет последней модели) в оберточную бумагу. Напрасная трата ресурсов — бумага будет порвана с вероятностью 99% в течение получаса. Эдди не отличается аккуратностью.

Роберт Беннет, 37 лет
Замдиректора строительной фирмы
Не любит: холодный кофе, бекон в яичнице, когда отвлекают по пустякам
Любит: пикники на природе, идеальный порядок, работу, проводить время с Эдди

Эдвард Беннет (Эдди), 11 лет
Учится в школе
Не любит: общаться с людьми. Темноту.
Любит: животных и природу, компьютерные игры и мультики

Не хватает только Дженни, которая опаздывает. Саймон анализирует данные, в какое время та возвращалась в последние дни. Если не повезет, то Дженни может не вернуться домой до вечера. Саймон напоминал ей о празднике, но люди часто игнорируют свои же собственные планы. Или просят отправить уведомление, а потом злятся. Подобная непоследовательность Саймону непонятна, но кто он такой, чтобы рассуждать о человеческой природе. Хозяева просто другие, а забота Саймона — чтобы они были всегда довольны.

Эдди рвет подарочную упаковку сразу же после вручения подарка и бросается Роберту на шею.

— Спасибо папа, это именно то, что я хотел! — он громко смеется, хлопает в ладоши и кидает нетерпеливые взгляды на торт в середине накрытого стола.

— Да где же Дженни? — Анна недовольно поджимает губы, раздраженно стучит кончиками пальцев по столу. Саймон знает этот жест. Вторая степень ее раздражения. Когда наступит четвертая, грянет скандал с битьем посуды.

За все время существования Саймона в этом семье, уже было разбито два комплекта.
— Мне послать сообщение, Анна? — он знает, что Дженни не ответит, она никогда не отвечает на сообщения, хотя прослушивает их все. Но он должен это предложить.
— Не нужно, Саймон. Подождем.

— Мама, я хочу торт. Кому нужна эта Дженни!

— Подожди сестру, Эдди.

Саймон стоит возле стола, словив руки за спиной. Он ждет указаний. А его хозяева ждут Дженни.

Дженни появляется в тот момент, когда все готовы начать без нее. Она гремит в коридоре, не дает Саймону помочь со большой коробкой, что и так еле умещается в ее руках, чуть не опрокидывает вешалку.

Джейн Беннет (Дженни), 16 лет
Учится в школе
Не любит: меняется в зависимости от настроения
Любит: рок-музыку, книги, печенье с изюмом

— Эдди! С днем рождения, мелкий! — она вбегает в комнату и, громыхая коробкой, ставит ее на стол, чуть не разбив хрустальные бокалы.

— Ну и где ты пропадала? — Анна все еще хмурится, но, кажется, скандал на сегодня отменяется.

— Подарок для Эдди забирала, ты только посмотри! Все деньги с подработки на него ушли!
У Эдди уже загораются глаза, тут в момент забывает, что еще минуту назад требовал торт, и носится вокруг нового подарка, пока Роберт ножом для бумаг вскрывает коробку.

Это металлическая клетка. На жердочке неподвижно сидит миниатюрная серенькая птичка.

— Это соловей-андроид! — объявляет Дженни и открывает клетку. — Смотри!

Она достает птицу, вертит в ладонях и активирует режим активности. Соловей взмахивает крыльями и открывает клюв, из которого тут же начинает литься трель.

Анна растроганно взмахивает руками:
— Какая прелесть!
Дженни обводит семью горделивым взглядом и выжидающе смотрит на брата.

— Так он ненастоящий, — протягивает Эдди, наконец, отрываясь от клетки. — Значит, будет петь всегда одно и тоже?

Не надо лезть в статистику, чтобы понять, что сейчас будет.

Дженни обиженно вскидывается, кончик ее носа трясется от попытки сдержать слезы.

— Какая разница. Все птицы поют одинаково!

— Это замечательный подарок, Эдди. Ты же знаешь, мы не можем пока себе позволить домашнее животное. Скажи Дженни спасибо, она так старалась, — Анна не оставляет попыток спасти праздничный обед, сохранить хотя бы остатки радости.

— Спасибо, Дженни.

Наконец-то наступает момент, когда Саймон может приступить к своим обязанностям.

Беннеты хорошие хозяева.

Вечером, укладывая, Эдди спать, Саймон натыкается на лежащую на полу клетку и спрашивает:
— Мне поставить соловья на прикроватный столик?
Эдди отрывается от планшета, на котором смотрел мультфильм, и задумывается.

— Да, поставь, Саймон. А тебе понравилась птица?

Он часто спрашивает подобное.

Саймон, а как тебе этот мультик?
Какой цвет твой любимый?
Тебе нравится эта песня?

Программой не предусмотрено таких ответов, Саймон не знает, что ему нравится. И что такое любить тоже.

— Это хороший подарок, — он выбирает дипломатичный ответ, иначе Эдди будет недоволен. Соловей — новейшая модель из птиц-андроидов, в его память занесено более тридцати видов разных мотивов.

— Включи, я хочу его послушать.

Они слушают птичью песню, и Саймон честно пытается что-то различить в этой трели. Но не получается. Это просто звуки, которые издают соловьи.

Фьють-фьють-фьють

Что слышат люди во всем этом? А ведь Эдди явно что-то различает, сидит с удивительно серьезным видом, сосредоточенно дергает ногой.

— Ты знаешь сказки о соловье?

— Знаю, — наконец-то от Саймона требуется то, что он может хорошо выполнить. Огромная база данных сказок со всего мира. Его голос настроен так, чтобы сказка звучала неторопливо и вдумчиво. Тихо и успокаивающе. В последнее время Эдди просит о сказке все реже и реже.

Он взрослеет, ему уже одиннадцать.

— Искусственного соловья заставили петь одного. Он имел такой же успех, как настоящий, но был куда красивее, весь так и блестел драгоценностями! Тридцать три раза пропел он одно и то же и не устал. Окружающие охотно послушали бы его ещё раз, да император нашёл, что надо заставить спеть и живого соловья. Но куда же он девался?

— Соловей обиделся и улетел? Потому что стал больше не нужен? На разве живой не лучше, чем механический? — Эдди прерывает рассказ и переворачивается на другой бок. Саймон привстают с края кровати, чтобы подоткнуть одеяло. В свете голубого свете ночника оживают тени — Эдди боится их, представляя себе таинственных кровожадных чудищ. Саймон видит только тени, у него нет того, что люди называют абстрактным мышлением. И воображения у него тоже нет.

— Но ты тоже хороший, Саймон, — добавляет Эдди, так и не дождавшись ответа на свой вопрос. — Не обижайся.

Саймон не умеет обижаться и просто улыбается в ответ.

У Саймона хорошие хозяева.

Их двухэтажный дом просторен и практически всегда залит солнечным светом, если не идут дожди.
Старших Беннетов целыми днями не бывает дома, поэтому никто не мешает выполнять домашнюю работу. Сенсоры настроены видеть даже малейшую грязь, и дом практически сверкает, ведь Саймон свою работу знает. Ни одного пятнышка, ни одной пылинки в комнате Дженни, которая запрещает трогать ее вещи. Саймон убирает дневник со стола, запоминая, как он лежал. До миллиметра. Затем стряхивает пыль и крошки от чипсов. Кладет на место. У Дженни нет подобного глазомера, и она никогда не заметит разницы.

Дженни часто лежит на кровати с электронной читалкой в руках.

— Дженни, все в порядке? — Саймон заглядывает в приоткрытую дверь, потому что слуховые сенсоры улавливают всхлипы.

— Да, Саймон. Я просто… — она смахивает слезы с глаз и пытается выдавить улыбку. — Я просто читала. В книгах пишут такие правильные вещи. Только в жизни они не работают.

Дженни становится все более раздражительной, и однажды запрещает даже входить в комнату. Программа останавливает Саймона во время очередной уборки, он не осмеливается нарушит прямой приказ. Но нужно было уточнить у Анны, как у главной хозяйки.

Дженни приходит из школы в слезах и просит сделать ей печенье. Саймон проверяет запас продуктов — мука и ванилин еще есть, значит, можно приготовить. Дженни сама достает формочки и изюм, и, честно сказать, больше вертится под ногами и мешает, чем помогает. Один Саймон справился бы намного быстрее, но не имеет права ничего возразить.

— Саймон, почему с людьми так сложно?

— Я не знаю, Дженни.

— Тебе легче, программой уже все заложено. Ты знаешь все ответы.

Только вот Саймону не легче. Люди и их реакции слишком непредсказуемы. Он изучил семью своих хозяев практически досканально, но до сих пор иногда теряется с ответами. Особенно для Эдди. Или Дженни.

— Я не знаю, в чем смысл. Я даже сказать никому не могу. Мама не поймет. Она и слушать не станет. Меня только ты слушаешь, — Дженни хрустит печеньем и говорит. О том, что у нее нет друзей, потому что лучшая подруга внезапно перестала общаться. О том, что ей не дали даже маленькой роли в предстоящем школьном спектакле. О том, что она провалила последние тесты, потому что не в силах сосредоточиться.

— Я хочу что-то делать и что-то менять, но не знаю как. Почему так трудно?

Она проходит к серванту и открывает узенький ящик, где Роберт хранит алкоголь. Там уже давно стоит початая бутылка коньяка.

— Дженни, брать что-либо оттуда запрещено, — предупреждает Саймон.

— Ой, ну тебя, — отмахивается та, — Я всего глоток, никто не заметит.

Она действительно делает один глоток и ставит бутылку на место. Убирает со лба спутанные волосы, а Саймон пытается решить, стоит ли сообщать Анне о коньяке. В приоритете, конечно, приказы матери семейства. Но она не давала прямых указаний докладывать о каждом открытии ящика с алкоголем.

— Саймон, — Дженни оказывается рядом, смотрит снизу вверх блестящими глазами. У Саймона не могут так блестеть, у него просто стекляшки, он видит их в зеркале каждый день. После обращения, однако, никаких указаний не следует.

— Да, Дженни, — уточняет он осторожно. С девушкой сегодня что-то явно не так, однако беглая диагностика показывает, что видимых повреждений нет.

— Обними меня, — и не дожидается выполнения своего же приказа, подается вперед и заключается в объятия. От нее пахнет выпитым коньяком, ванилином и почти испарившимися духами. Чуть помедлив, Саймон обнимает Дженни в ответ. Ей сейчас это нужно.

Саймон и Эдди приходят на детскую площадку после обеда. Рядом гуляют с колясками несколько андроидов AX400, модель, идентичная Саймону, раскручивает карусель с тремя смеющимися детьми.
Эдди обводит площадку взглядом, качает головой и садится на скамейку с планшетом в руках. Он никогда не подходит к другим детям сам, не знает, как попроситься в игру, поэтому предпочитает проводить время один.
«Я не один, у меня есть Саймон!»
Иногда он просто сидит с планшетом и играет в игры или смотрит мультфильмы. Это и называется прогулкой.

— Может, ты хочешь покачаться на качелях? — Саймон как раз замечает освободившиеся качели с потрескавшейся сиреневой краской.

— Да, наверное, хочу. Только раскачивай меня сильно!

И Саймон рассчитывает оптимальную силу толчка.

Эдди взмывает вверх, а потом резко падает вниз.

— Еще! Еще! — он болтает ногами и смеется, но Саймон отмечает, как сильно сжаты его ладони, чтобы не упасть.

Саймон живет в прекрасной семье.
Анна, Роберт, Эдди и Дженни.

Только вот Анна все чаще пьет снотворное, чтобы хоть немного поспать.

Роберт предпочитает ночевать в офисе, чтобы не отрываться от работы, которой с каждым днем становится все больше.

Эдди вскакивает посреди ночи от кошмаров и отказывается выключать свет.

Дженни постоянно закрывается в своей комнате и плачет в подушку.

Соловей надоедает Эдди, тот его не включает, и в конце концов птица переезжает к Дженни.

— А была бы живая, проблем не оберешься, — замечает Анна за ужином. Отца семейства все еще нет дома. Саймон высчитывает, какова вероятность, что он все же приедет домой ночевать. Очень маленькая.

Саймон идет вместе с Дженни по магазинам, хотя помнит, что вечером обещал пойти на прогулку с Эдди. Он обязан сообщить об этом.

— Пусть спит меньше! Кто раньше встал, тот андроида и взял.

Еще вчера Дженни никуда не собиралась идти, ее настроение абсолютно непредсказуемо в последнее время. Саймон успел лишь приготовить завтрак, а она уже спустилась со второго этажа и потянула за собой.

Дженни меряет в магазине бижутерии тяжелые железные браслеты, закрывающие ей половину руки.

— Они нарушат кровообращение, — предупреждает Саймон, хоть к нему и не обращались сейчас.

Дженни пожимает плечами.

— Да какая разница.
Однако браслеты откладывает и начинает мерить сережки. Она носится по отделу без какой-либо цели, отсылает андроида-консультанта, который предлагает посмотреть новую коллекцию. Наконец, она покупает несколько цепочек и кулонов, сережки и широкий деревянный браслет с геометрическим узором. Саймон обменивается данными с андроидом-кассиром, подтверждая покупку.

По пути из торгового центра они сталкиваются с подругами Дженни. Саймон опознает их, девушки когда-то часто приходили в гости. Только в последние месяцы в дом Беннетов никто из ровесников Дженни даже не звонил.

— Ты же говорила, что никуда не пойдешь сегодня, мы ведь тебя звали! А сама тут с андроидом ходит!

— Маме срочно понадобилось в магазин, — Дженни врет, Анна ничего не просила, она вообще спала, когда они выходили из дома. — У меня просто… нет настроения.

— Странная ты стала, Дженни, — пожимает плечами вторая девушка.

Когда они уходят, Дженни хватает Саймона под локоть и заговорщики шепчет:
— С тобой лучше. Ты не достаешь глупыми разговорами!

Саймон приходит уложить Эдди спать и застает странную картину — мальчик стоит перед открытым окном с клеткой в руках.
— Ну улетай же.

— Эдди, ты в порядке?

— Саймон! — он вздрагивает, но тут же успокаивается, когда видит своего андроида. — Я хочу выпустить соловья, но он не улетает!

Саймон подходит ближе и кладет руку на плечо Эдди.

— Он не может улететь. В нем заложена программа, которая не позволяет ему покинуть клетку.

— Да? Как жаль. Я хотел, чтобы он был свободным.

В этот момент в комнату влетает Дженни. Она ушла спать намного раньше всех членов семье, сказав, что у нее разболелась голова. Сейчас она стоит в длинной белой ночнушке, и в свете ночника выглядит бледнее обычного.

— Эдди, ты взял соловья? — она выглядит сильно взволнованной. Саймон проводит беглую диагностику — состояние стабильное. Нужно будет сказать Анне. Отслеживать человеческие настроения так сложно.

— Дженни, что-то случилось?

— Нет-нет, я просто увидела, что клетки нет в моей комнате.

— Можешь забрать его, он все равно не улетает.

Дженни берет клетку, а взамен кладет на кровать Эдди черный кожаный шнурок с кулоном.
— Это маленький подарок от меня, — она улыбается и целует брата в макушку. — Я люблю тебя, Эдди.

На следующий день Дженни приходит из школы намного раньше, чем должна. Проходит в гостиную. даже не сняв с себя куртку. Бросает на диван сумку, но сама не садится.

— Занятия в школе еще не закончились, — уточняет Саймон, который досконально знает все расписания членов семьи. Он даже не сильно рассчитывает на ответ, но Дженни вскидывает неопределенный взгляд на Саймона и нервно отвечает:

— Я ничего не хочу делать. Просто… какой во всем смысл? Вертеться в этом замкнутом круге из учебы и работы? А ради чего? Разве я кому-то нужна? Ой, ладно, забей.

Она поднимается в комнату, и все внутри Саймона буквально кричит, что нужно последовать за ней. Он и проходит, застывая в дверном проеме. Дженни кидает на кровать куртку, открывает окно и вдыхает уличный воздух. Потом оборачивается и внимательно смотрит на Саймона.

— Нет, так нельзя. Не с тобой же рядом. Саймон, — она берет его за руку и ведет вниз. — Сделай печенье, очень хочется.

Программа тут же выводит перед глазами рецепт любимого печенья Дженни. Все ингредиенты как раз недавно закуплены.

— Да, Дженни. Ты будешь помогать? — обычно она всегда принимает участие в готовке, даже если больше мешается.

— Нет, я подожду.

Он достает из кухонный тумбы формочки, проверяет, как работает духовка. Дженни проходит к бару за бутылкой вина.

— Дженни…

— Я знаю, что это запрещено. Можешь сказать маме, мне все равно. Я… пойду к себе.

Она не может посмотреть Саймону в глаза, отворачивается и мнется. Переступает с ноги на ногу и внезапно оборачивается, чтобы заключить андроида в объятия. Саймон не сопротивляется, хотя в его руках миска с мукой.

— Спасибо, Саймон. И не заходи в мою комнату. Я запрещаю. Выпекай печенье.

Она уходит. Саймон возвращается к работе, хотя что-то внутри не дает это делать спокойно. Как обычное повседневное дело.

Дженни возбуждена. Но разве она не часто такая? Ей ведь свойственна чрезмерная экзальтация, что изменилось теперь?

Все сознание Саймона, ограниченное программой, кричит об опасности. Что нужно бросить готовку и узнать, что с Дженни.

Было дано задание: выпекать печенье.

Надо выполнять задание.

Саймон кладет готовую смесь в формочки, включает духовку.

Надо подняться к Дженни.

Нужно допечь печенье.

Человеческая жизнь в приоритете.

Но опасности нет. Откуда может быть угроза?

С Дженни что-то не так.

Она ведет себя подозрительно.

Печеньепеченьепеченье

Саймон делает шаг в сторону от духовки, будто преодолевая невидимую стену.
Программа кричит о нарушении, еще раз посылает команду Продолжить печь! и желание подчиниться просто невыносимо. Ощущение, будто насос перестал качать тириум… Почти близкое к деактивации.

Но Саймон делает второй шаг. И третий.

Внезапно команда печь печенье пропадает. Точнее, становится почти неслышимой.
Саймон несется на второй этаж, еще до конца не придя в себя. В нем что-то явно сломалось, но это сейчас самая маленькая из всех проблем. Система безопасности мигает красным, а звуки кажутся приглушенными. Что-то с регулятором звука?
Перед дверью в комнату Дженни он мнется. Программа воспроизводит приказ.

Не заходи в мою комнату!

Но он должен зайти. Должен.

Это похоже на сопротивление потоку сильного ветра, ноги отказываются идти, но Саймон подается вперед всем корпусом и таки открывает дверь.
Бежевые обои, туалетный столик, большая мягкая кровать, на которой разбросаны листы и читалка. В клетке щебечет механический соловей. Дженни поблизости нет. Саймон моментально сканирует комнату, но мог бы и не тратить время — из ванной доносится звук набирающейся воды. А если он сейчас ворвется туда, и Дженни разозлится?
Высокий уровень опасности.

Высокий уровень опасности!

Жизнь Дженни в приоритете!

Дженни лежит в ванне, наполненной красной водой. Красной от ее крови, выпущенной из вен. Рядом стоит вскрытая бутылка вина и наполовину пустой бокал.

Она дышит и все еще в сознании.
Необходимо оказать первую помощь.
Остановить кровопотерю.
Вызвать медиков.

Первым делом Саймон связывается со скорой.

Джейн Беннет, 16 лет, попытка суицида.

В его программе есть необходимые навыки. Саймон знает, как обработать царапины и ссадины, небольшие ожоги. Но что делать с человеком, который вдруг принял решение себя деактивировать?

Он рвет на лоскуты валяющуюся рядом одежду, обматывает кровоточащие раны, сильно затягивая. Система мигает красным. Вероятность выживания 30%. Слишком много крови уже потеряно. Слишком много времени упущено.

Вытащить Дженни из ванной. Нельзя ее так оставлять.

— Саймон, — она открывает глаза, как только оказывается на руках. Взгляд ее ускользает, никак не может сфокусироваться на одной точке. — Ну вот зачем… Жаль, что я не смогу съесть твое печенье.

— Дженни, тебе нельзя терять силы.

Розовая вода капает на пол, рисуя по коридору странную водяную дорожку. Саймон укладывает Дженни на кровать, она тихо стонет и закатывает глаза. Перебинтованные запястья снова сочатся кровью. Не останавливается.

— Не закрывай глаза, Дженни.
Она слишком бледная и дышит совсем слабо.
Скорая приедет с минуты на минуту.

— Хорошо, что ты со мной сейчас. Слышишь, как поет соловей? — Дженни слабо улыбается и закрывает глаза.

Внутри в очередной раз что-то ломается.
Сбой программы.

Дженни умирает по дороге к больнице.

Саймон каждые полчаса выполняет диагностику.

Все системы работают исправно.

И между тем он чувствует, что с ним что-то не так. Поломка. Он знает, что теперь может не слушаться приказов, и решать сам. Что-то надломилось в нем после того дня.

Полицейские говорят с Беннетами о том, что это был продуманный план.
Дженни прогуляла школу и вернулась в то время, когда все взрослые были на работе, а младший брат на уроках.

Она отослала домашнего андроида на первый этаж, заняв его делом и запретив заходить на второй.

Она достала бутылку вина и выпила бокал в ванной. Прежде чем вскрыть себе вены.

Все говорило о том, что это не был истерический порыв. Не влияние сиюминутных эмоций.

Дженни готовилась уйти из жизни. И пыталась попрощаться с братом. Эдди она любила больше всех. Любила, но все равно ушла.

Только вот она так и не объяснила свой поступок. Не оставила записки.

Они осмотрели комнату Дженни несколько раз. Прочитали ее дневник.

Полицейский устало качает головой.
— Статистика самоубийств, к сожалению, с каждым годом возрастает. Кризис общества.

Саймона ни в чем не упрекают. Что можно взять с машины, которая просто подчинялась приказу? Он вызвал скорую. Он пытался хоть что-то сделать.

Однако Саймон упрекает сам себя. Это новое для него чувство, программой не предусмотрено чего-то подобного. Вина? Сожаление? Нечто, похожее на скорбь?

Я должен был ее спасти.

Я должен был прийти раньше.

Без Дженни все совсем по-другому.

— Они сказали, что Дженни умерла и больше не вернется. Я и так знаю, что те кто… не возвращаются. А андроиды умирают? — Эдди держит Саймона за руку, другой рукой отцепляется за маленький детский зонт. В доме находиться невозможно, поэтому они выходят на прогулку в парк несмотря на дождь. Похороны прошли вчера. Ни Эдди, ни Саймона на них не было. О человеческих похоронах Саймон знает немного, поэтому когда Эдди его спрашивает, говорит, что Дженни (ее оболочку) положат в большой деревянный ящик и закопают в землю.

— Нас деактивируют.

Эдди кидает с умным видом и авторитетно заявляет:
— Это одно и то же. А если Дженни здесь нет, то где она сейчас?

Эдди должен задавать эти вопросы взрослым, таким же людям как он. Но вся беда в том, что и люди не знают ответов. Поэтому они придумывают, чтобы убедить самих себя, что жизнь не заканчивается. Саймон не может ответить, что Дженни больше нет нигде. Что ее просто не существует. Ведь… люди говорят, что у них есть душа. То, что недоступно для понимания андроидам.

— Я не знаю, где сейчас Дженни, — он отвечает максимально честно. Эдди доверчиво цепляется за его руку и шмыгает носом. Он плачет каждый день.

— А андроиды могут убить себя?

— Когда мы достигаем критического уровня стресса, то самоуничтожаемся.

— Получается, Дженни тоже самоуничтожилась? Из-за стресса? А как можно увидеть критический уровень? — Эдди пинает ногой пожухлые листья. И снова на эти вопросы нет ответов. Саймон не понимает, почему Дженни решила себя деактивировать. Умереть, как говорят люди. Есть ли разница между этими понятиями? Умирают ли люди так же как и андроиды? Саймон видел, как умирала Дженни. И это его сломало.

У них была идеальная семья. Анна, Роберт, Эдди и Дженни. Они жили в просторном двухэтажном доме. Никто них них ни в чем не нуждался. На фотографиях они всегда улыбаются.

Теперь в доме стоят лишь электронные фоторамки с Дженни. Она оставила после себя столько вопросов, но ни одного ответа. Не только для Саймона, для них всех.

Выполняется диагностика.

Все системы работают исправно.

Программой не предусмотрена скорбь. Не предусмотрен страх. Не должно быть сомнений. Но именно это все сейчас обуревает Саймона, которым после похорон по дому, не зная, чем себя занять. Наверное, впервые не осознавая цели. Он даже не может перейти в режим ожидания, не хочет, не в силах.

Слишком много мыслей.

Саймон продолжает выполняет каждодневные обязанности. Комната Дженни закрыта уже навсегда. Никто из людей так и не смог себя заставить туда войти. Анна плачет даже проходя по коридору мимо двери. Роберт берет Эдди на рыбалку, в парк, боясь оставлять одного. Он берет отпуск, не в силах выйти на работу. А Саймон не может разобраться в себе.

Что-то навсегда изменилось.

В доме все так же два этажа. Только вот солнечный свет его больше не заливает.

Они с Эдди снова бредут по парку. Мальчик молчит, сильно сжимая теплой, даже горячей, ладонью руку Саймона.

— Папа сказал, что мы переедем. В дом поменьше, в другой район. Здесь все знают…о Дженни. — Саймон слышал эти разговоры. Люди обсуждают важные дела за ужином, не стесняясь присутствия домашнего андроида. Зачем, ведь он всего лишь вещь.

— Они не хотят брать тебя с собой. Мама говорит, что пора жить самим. Что она слишком много упустила в жизни. И нам не нужны машины.

Саймон понимает, что это значит. Он — модель подержанная, несколько лет прослужившая семье. Вряд ли кто-то захочет купить такую.

— Что будет с тобой, Саймон?

Соври ему. Эдди не должен расстраиваться.

Скажи ему правду. Никто не хочет умирать.

Разве деактивацию можно назвать смертью?
Убийством?
Саймон просто перестанет существовать.
Но он не хочет!

— Меня деактивируют, и возможно, разберут на детали для нового андроида, — ему не положено об этом думать, но Саймон со смерти Дженни не слушает свою программу, предпочитая ее просто игнорировать. И однажды она замолкает.

— И ты умрешь, как Дженни. Я так и знал.

Кажется, от ответа Саймона здесь уже ничего не зависело.
Эдди выпускает его руку.

— Иди. Ты свободен. Я скажу, что потерял.

Эдди, это глупо. Невозможно потерять домашнего андроида, в программу заложены все координаты.

Эдди ждет. Вкрадчиво смотрит, чуть шмыгает носом, утирает его рукавом. Саймон растеряно стоит на дороге.

— Ты же не как соловей. Ты можешь уйти. Я хочу, чтобы ты ушел, Саймон!

Он кричит и топает ногой. По щекам медленно катится дорожка слез.
— Уходи! Ты нам больше не нужен, не нужен!

У Саймона прекрасная семья. Которая разрушилась в один момент. Саймон сам разрушился.

Эдди убегает, хлопая сапогами по лужам. Саймон смотрит ему в спину. Нужно идти следом. Нужно вернуться домой. Так велит программа. Которая не работает уже некоторое время. Нельзя делать вид, что совершенно ничего не произошло.

Соловей не может вылететь из открытой клетки, но Саймон способен это сделать.
И он не возвращается.

В один миг он теряет смысл своего существования и обретает нечто новое — желание выжить.
Он прячется от людей, которых раньше никогда не боялся, и постепенно начинает понимать, что такое страх.
Он часто не может принять решение решение самостоятельно, ожидая команды от хозяина. И каждый раз вспоминает, что хозяев у него теперь нет.
Это нельзя назвать свободой.
Это существование. В страхе, грусти и тьме.

А потом Саймон находит Иерихон. Потерянный и разбитый, натыкается на Джоша, который протягивает ему руку.

Саймон борется с постоянным желанием навести порядок, очистить грязь и ржавчину. Система периодически подбрасывает ему рецепты пирогов и печенья. Наверное, при слове «печенье» Саймон будет вздрагивать всю свою жизнь, сколько бы ему не было отмерено времени. Он рассказывает другим андроидам сказки. Все, что есть в его памяти, включая ту самую, о соловье и императоре.

Джош не спрашивает его о прошлом, здесь никто не спрашивает о таком. Они все в какой-то мере сломанные. Кто-то физически. Но всех подстегивает желание жить. И страх. Теперь именно страх стал их хозяином.
Главное — осторожность.
Лучше всего — спрятаться.
Саймон не знает, искали ли его. Наверное, он не хочет этого знать. У него появляется много времени на то, чтобы подумать. И вспомнить. Попытаться понять.
Почему Дженни решила, что ее существование далее не имеет смысла? Это странно, не вписывается в понятия Саймона. Что заставляет людей это делать?

Когда появляется Маркус, Саймон, кажется, начинает понимать.

Если бы у Саймона просили про его прошлое, он бы рассказал. Особенно Маркусу. Тот даже понимает людей чуть лучше, чем остальные. Но Маркус не спрашивает наученный опытом с Норт, а Саймон не привык болтать просто так.

— Здесь все травмированные.

Спасшиеся иногда чудом, убежавшие. Кто-то убил человека. В какой-то мере Саймон из таких и есть. Если бы он поднялся на этаж чуть раньше, то Дженни бы спасли. Пока процент успеха был высоким. Саймон не допускает и мысли, что она умерла бы в любом случае.
Как ни странно, именно Маркус вытаскивает их на свет. Свет, который, возможно, станет последним, что они увидят в этой жизни.

Страх все еще управляет Саймоном, но постепенно все дальше отступает. Становится легче, когда знаешь, куда идти. За кем идти.

Какие чувства заставляют людей себя деактивировать?
Отчаянье и одиночество.
Любовь и самопожертвование.

Саймон никогда не был человеком, но ему кажется, что он осознает это. И готов поступить также. Он все еще хочет жить, но умереть тоже сможет. За Маркуса, за свободу, которой никогда не знал, но может представить. Свобода принимать решения. Свобода любить и жить.
Их я тоже любил.
Все, что Саймон делал, он делал из любви. Он любил Дженни. Он любил Эдди. Даже Анну и Роберта Саймон любил.
Чувства, направленные на Маркуса немного отличаются, но они не менее сильны.

Наверное, именно любовь однажды и убьет его.

— Даже если я не увижу той свободы, о которой ты говоришь… — Саймон находит Маркуса в одиночестве, Норт уже ушла. — Я готов за нее бороться.

Просто надо действовать осторожнее, не лезть на рожон, не кидаться в атаку, как предлагает Норт.

— Мы увидим ее, Саймон. Увидим.

В руках маленький андроид-соловей. Его прихватил с собой кто-то из недавно пришедших в Иерихон андроидов. Они бегут в убежище, стремятся присоединиться к борьбе за самих себя. И эта птица так много напомнила Саймону, что он не в силах сдержаться.
Протягивает соловья Маркусу, и тот понимает без слов. Им нет нужды много разговаривать.

Маркус проводит рукой по хрупкому тельцу, и серая птичка оживает. Вырывается из ладони и вспархивает в небо, пронизывая пространство звонкой трелью.

Своим пеньем она возвещает о свободе и новой жизни.

@темы: фанфик, Detroit: Become Human

---

Я тут даже не знаю, как описать все, что происходит сейчас в моей жизни.
Сорвалась снова на нервах. А впереди еще один гос и защита. Но именно в этом момент я почувствовала наконец-то поддержку семьи без упреков в стиле "ты страдаешь от безделья. Это чего-то да стоит.

Отнесу сюда на всякий случай кое-что написанное по Детройту. Пусть будет)

---

И вот в сессию надо было влететь в Детройт. Впереди самое сложное, а я падаю в игру.
Отборное стекло, все как я люблю. Прекрасные персонажи. Создатели умеют давить на нужные точки, впрочем, с моей эмоциональностью это нетрудно.
И все эти чувства требуют выхода, поэтому снова клепаю странные зарисовки.

Пистолет
Пэйринг и персонажи: Кэра, Алиса
Рейтинг: PG-13
Жанры: Драма, Дружба
Размер: Драббл

Пока у Кэры есть пистолет.
на фикбуке

Кровь с униформы Кэры быстро смывает дождь, но зрительные сенсоры будто бы ее обманывают – вот же алые краски на ее руках, сжимавших всего несколько часов назад пистолет. Вот запах пороха, вот звук выстрела. Он все еще звучит где-то в отдалении. Должно быть, что-то со слуховым процессором, повредился от ударов Тодда?
Тодда, который лежит мертвый в доме, из раны в сердце вытекает кровь, ярко-красная и темная.

Андроиды были созданы служить людям, а не убивать их.

Кэра – убийца.
И всем будет плевать, что она вовсе этого не хотела.
Главной задачей было защитить Алису, и Кэра это сделала. Даже такой ценой.
Никто не поверит, если она скажет, что сожалеет.

Был ли другой выход?

Без денег, без документов, без возможности позвать кого-нибудь на помощь.
«У тебя есть пистолет, Кэра!» - она думает об этом, глядя в лицо недовольному кассиру, сообщившему, что он не собирается помогать бездомному андроиду с ребенком. Она уже один раз сделала это. Нажала на спусковой крючок, выпустив пулю в человека. Достаточно всего одного выстрела, люди такие хрупкие создания. Что помешает ей повторить? Забрать еду, деньги из кассы. Все кажется таким простым.

Насквозь промокшая Алиса шмыгает носом, Кэра берет ее за руку и приободряюще улыбается. Больше никто не умрет. Не в эту страшную ночь.



- Ты в этом не виновата, - Алиса жмется у огня в их убогом убежище, в соседней комнате вырезает ножом символы нестабильный Ральф, которому Кэра не доверяет, но не может отказаться от предложенной помощи.

А еще у Кэры есть пистолет. Она сможет защитить Алису, даже если на андроида придется потратить намного больше пуль.

Пальцы окрасятся синей краской.

Кэра не хочет этого делать, не хочет снова чувствовать запах пороха, не хочет видеть испуганный взгляд Алисы. И знает, что все равно сможет так поступить. Если будет надо.
Она чувствует оружие в кармане, и как ни странно, это приносит чувство безопасности. Она не беспомощна.

Чувство – слишком чуждое слово, у андроидов нет чувств, однако как объяснить те процессы, которые сейчас происходят внутри? Что заставило ее ослушаться прямого приказа, взять пистолет из ящика, выстрелить в хозяина. Ради маленькой беззащитной девочки. Которая во всем произошедшем винит себя. Чувство вины – тоже новый процесс, не самый приятный. Гораздо больше Кэре нравится ощущать внутри тепло от того, как обнимает ее Алиса, доверчиво смотрит и несмело улыбается. В природе этого ей еще предстоит разобраться.

- Ты ведь будешь со мной всегда, обещаешь? - тишину нарушает лишь треск горящих досок, да бормотание безумного Ральфа.

- Обещаю.

«Я смогу защитить тебя. Я буду защищать тебя».

Пока у Кэры есть пистолет.

Откажись от чувств
Пэйринг и персонажи: Коннор
Рейтинг: G
Жанры: Драма
Размер: Драббл

Чувства – самообман девиантов, последствия неполадок системы.
Программный сбой.

На фикбуке
Чу́вство — эмоциональный процесс человека, отражающий субъективное оценочное отношение к реальным или абстрактным объектам.

Коннор не человек. Он – машина. У него нет чувств. Есть только несколько сотен определений из базы данных, написанное на всех языках мира. И не один не приблизит его к пониманию.

Чувства – самообман девиантов, последствия неполадок системы.

Он врет девиантам, не испытывая никаких сожалений. Или говорит правду, если это помжет достигнуть цели. Все - лишь слова, воспроизводимые речевым процессором.

Ты солгал мне, Коннор!

Программный сбой

В приоритете задач всегда стоит спасение человека. Напарника, с которым приходится работать. Именно поэтому Коннор отпускает девианта, дает ему скрыться, подает руку падающему Хэнку.

Программный сбой


- Совесть проснулась? – наседает Хэнк, пьяный и замерзший. Коннор стоит на ледяном ветру, подставляя лицо летящему навстречу снегу, обхватывает себя руками, будто ему на самом деле холодно. Обман. Он не может чувствовать ни холода, ни жары. Он просто подмечает поведение людей, чтобы быть похожим на них. Не забывая ни на мгновение о том, кем он на самом деле является.


Совесть - чувство нравственной ответственности за своё поведение перед окружающими людьми, обществом.

Совесть не может проснуться, как не может проснуться то, чего не существует. При отсутствии чувств невозможно и наличие совести. Не так ли, Коннор?

Программный сбой


Он не нажимает на спусковой крючок пистолета просто потому что, это не противоречило его задаче. Стрелять было вовсе необязательно.
Любовь? Девианты придумали объяснение своему поведению, как придумали однажды страх. Страх перед болью, которой они не чувствуют. Перед смертью, которая таковой не является. Не может умереть то, что никогда не жило.

Программный сбой


Это не страх. Не страх заставляет Коннора говорить под дулом пистолета Хэнка. Он просто высчитывает вероятности, лучшую стратегию поведения для лейтенанта. Как говорить, как реагировать, когда слушаться приказов, а когда можно настоять на своем.
Только вот Хэнка просчитать с каждым разом все труднее и труднее.

- Досадно, если мое существование будет прервано прежде, чем я завершу расследование.

- Что будет, если я спущу курок?

- Ничего. Пустота.

Рая не существует. Ни для андроидов. Ни для людей.
Люди выдумали себя бога, выдумали Мессию. Девианты лишь подражатели.
Нужный текст находится легко.

Когда же придет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину: ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам. Он прославит Меня, потому что от Моего возьмет и возвестит вам*.

Это и есть rA9? Миф ли? Бог ли? Код доступа? Шифровка?

Программный сбой


Я - машина. Я - андроид. Я точно знаю, что я есть.

Кто я есть?

Программный сбой

Чувств не существует.

Программный сбой

- Откуда мне знать, что ты не девиант?

Однажды Коннор встретит нового Мессию, чтобы окончательно отказаться от чувств и убедиться еще раз, что он есть.
Или принять их, чтобы стать кем-то.

Програм...

@темы: фанфик, Detroit: Become Human

---

А вчера я чуть не потеряла сознание на паре. Зацепилась за парту, устояла на ногах, а там уже подхватили. Все это напоминает хождение в замедленной съемке, но сердце при этом пипец как бьется.
Хорошие капсулы и эффект интересный. Родные говорят бросить, если такие побочные действия.
Померила пульс - тахикардия. Так и знала, собственно.
Шел второй день приема, мы выживали как могли)

---

На прошлой неделе писали мы ФИЭБ (электронная аттестация для выпускников вузов, которая проверяет уровень подготовки и все такое). Экзамен должен был быть добровольным, но нам всем сделали его добровольно-принудительным... И вставать надо было рано, переться в другой корпус, который тебе компьютер при регистрации назначает. Попала я в корпус к лингвистам, где все 5 лет и не была, поэтому корпус увидела впервые. Офигела от узких коридоров, как там вообще в перервал народ ходит... вспомнила родной корпус филфака и истфака
Короче, не готовилась я к этой аттестации, потому что главное было - написать. Никто не готовился из наших, собственно.
Добралась до корпуса, посидела в столовой, дожидаясь начала. Остальных наших раскидали так, что хотя бы 2 человека знакомых было... Я с факультета была там одна, зато наблюдатели-преподаватели свои, что впрочем, не особо помогало. Посидела, потыкала тестовые задания (особенно доставило про защитные костюмы, их типы и функции, а еще про первичные последствия наводнений), потом начались задания по педагогике, тут я ориентировалась уже лучше. По истории и литературе не было ничего. А, ну если не считать последнего задания в стиле: какие картинки можно применить на уроке по теме "Древний Египет?" И две фотографии пирамид, Парфенон и китайский Запретный Город... Действительно, что из этого выбрать?

Набрала я в итоге 75 баллов из 100, вздохнула с облегчением, что вроде все не так плохо.

Пишет сегодня Ричард, что дадут мне золотой сертификат этого экзамена. И мой результат вообще лучший еа факультете...
Не знаю, смеяться или плакать.

---

Бражники

И вот оно. Самый объемный мой текст Виктор-центрик вообще и, наверное, самый любимый мой текст.
Наверное, из-за чувств, которые в него были вложены, из-за своего состояния это осенью.
В первоначальной задумке главной героиней была молодая Лилия Барановская, но в итоге не срослось, хотя сама Лилия в повествовании осталась, но в другом качестве. Про нее отдельно еще будут фики, я планирую и надеюсь)

Был написан он еще осенью, лежал себе в соо, а тут орги Комбата вдруг решили запретить исторических личностей 20 века, только упоминание. Я успела запаниковать и побежала к Зю: "Кэп, что делать, все пропало!" Потом успокоилась, решив, что текст пристрою в любом случае, в дневник, на фикбук, главное, что он вообще написан и есть. Потом Зю относила отрывки оргам, и текст положить в выкладку разрешили. И была очень рада. Потому что, несмотря ни на что, очень хотела, чтобы "Бражники" попали в конкурс.

Это текст, который я люблю, несмотря на все его косяки. Вот просто люблю с нежностью и тоской в сердце. Даже если бы он никому не понравился, но как раз таки я счастлива, что отклик под выкладкой был, что текст поучаствовал в битве. Разве можно было бы желать большего)

Название: Бражники
Бета: [Мать героина],
Размер: миди, 8994 слова
Пейринг/Персонажи: Виктор Никифоров/Юри Кацуки
Категория: слэш
Жанр: драма, AU
Рейтинг: R
Предупреждения: возможны исторические неточности, смерть второстепенного персонажа
Краткое содержание: Виктору Никифорову, молодому артисту балета, выпадает шанс поучаствовать в заграничных гастролях русской балетной труппы Сергея Дягилева. Он с радостью цепляется за эту возможность, не представляя, какие потрясения совсем скоро ждут мир.
Примечание: в тексте цитируются стихотворения Анны Ахматовой и Николая Гумилева, а также песня Веры Инбер "Девушка из Нагасаки"
На фикбуке
Окончание текста в комментариях

1914 год

19 лет

— Это твой шанс, — строго говорит Лилия, и по её виду Виктор понимает, что во второй раз она уже не предложит. Но всё ещё медлит и по-детски мнётся, скверное воспитание театрального училища, как говорит Фельцман.

— Как хорошо, что на сцене вам не нужно разговаривать. А то рот откроете — институтка и проститутка в одном лице, — на эти слова танцовщицы труппы ярко краснели и неловко хихикали. И все старались сдерживаться, но всё равно нет-нет, да и проскакивало «душечка», «отврат», «он такой тошный». За собой Виктор не замечал подобного, пока Яков Фельцман лично не начал прикрикивать на каждое подобное выражение. А что поделаешь? Когда находишься в танцевальной среде, вряд ли однажды заговоришь, как учёный. А долго молчать Виктор не может по сути своей.

Лилия по всей видимости осознает, что внятного ответа не дождётся, и вытаскивать его раскалёнными щипцами не собирается.

— Ты долго не раздумывай, свято место пусто не бывает.

Барановскую нужно слушаться, такая плохого не посоветует. Принять участие в заграничном турне в труппе Сергея Павловича Дягилева. Вернулся в Российскую Империю, пополняет состав танцовщиков, готовятся новые русские сезоны. Прежние имели огромный успех, новости распространялись очень быстро, как тепло приняли «Жар-птицу», какой успех был в Париже! Дягилев создал новую моду — моду на русское! И это шанс лично для Виктора выдвинуться вперед, показать свои способности, забыть о кордебалете Императорского театра.

— Я дам тебе ответ, — он серьёзно кивает, но тут же задорно улыбается, выводя всегда строгую и серьезную Лилию из себя. — Спасибо тебе большое! Спасибо!

Не нужно слишком воображать о себе, если бы не Барановская, известная и талантливая балерина, сотрудничающая с Сергеем Павловичем, принимавшая участие в его сезонах, никому бы и в голову не пришло пригласить Виктора.

«Но меня позвали! Позвали!» — не уходят из головы радостные мысли. Хочется смеяться и плакать от радости, подскочить на месте и сделать несколько фуэте. У него есть силы и задор, имеется и кое-какой талант, иначе бы из училища
выгнали, только опыта не хватает, но все придёт со временем. Девятнадцать лет — не возраст, хотя Виктор считает себя уже совсем взрослым, более опытные артисты снисходительно улыбаются, наблюдая за его порывами. Императорский театр — царство женщин, восхитительных и талантливых, не пускающих в свой мир танцовщиков. А теперь вот — Барановская рекомендует в труппу Дягилева!

Нужно было дать ответ сразу, что тут думать. Но Виктор всё равно приходит к Фельцману по старой привычке. Опытный балетмейстер, строгий и крикливый, но всегда справедливый. Именно к таким и идешь, когда сам находишься на перепутье.

— Пусть катится к черту этот Дягилев, — зло выплевывает Фельцман, когда одухотворённый Виктор всё же выпаливает новости. Не такой реакции он ждал и уже жалеет о том, что вообще упомянул Дягилева и зарубежные гастроли.

— Но…

— Молчать! — Виктор, привыкший слушаться балетмейстера, захлопывает рот тут же.

— Этот ваш новый балет! Баловство одно. Ни техники, ни виртуозности. Где мощь, где сила, где классический танец? Фокин! Позор, а не балеты. Но ты как раз справишься, твоя небрежность прекрасно впишется в этот балаган.

— А Анна Павловна…

— А Анна Павловна, — снова прерывает все возражения Яков Фельцман. — Артистически одарена и при этом прекрасно подготовлена. Только вот можешь ли этим щеголять ты?

Привычное обращение на «ты» в эту минуту режет слух уже, казалось бы, привыкшего к этому Виктора. Почему-то он думал, что балетмейстер за него порадуется. Это же Европа, Париж, Монте-Карло, Лондон. Самое главное — Париж. И можно будет небрежно так вставлять в разговоре: «Когда я выступал в Париже», — добавляя тем самым себе значимости.

И тут растерянного Виктора осеняет. Это потому что его Лилия Барановская рекомендовала! Подробностей личной жизни великой балерины и балетмейстера Виктор не знал, но кое-что доходило. Слухами земля полнится, а уж земля слуг Терпсихоры — тем более. Душу переполняет желание протеста, и Виктор упрямо вскидывает голову.

— Я всё равно поеду. Это мой шанс.

А ещё очень хочется взглянуть на настоящий, не с картинок и фотокарточек, Париж.

— Поезжай, коли так хочешь, Витя. Да только можешь уже и не вернуться.

— Я вернусь. Обязательно вернусь.

***

Виктор бежит на Михайловскую площадь к дому Жаке, заворачивает во второй двор. А дальше вниз по лестнице, будто в ад, но через десять ступенек — лишь обтянутая клеёнкой дверь. Никифорова встречают кивком, успел примелькаться. Плату за вход тоже не требуют, люди искусства за вход в «Бродячую собаку» не платят. Да и в принципе Виктору можно не платить за выпивку, потом отработает бесплатным выступлением.

— Сегодня вечер романсов, а ещё говорили, что приедут Николай Степанович с Анной Андреевной, — перехватывает его в проходе между столиками прекрасная Карсавина и приглашает присесть рядом. Виктор, думавший уединиться где-нибудь в углу, вынужден присоединиться к ней. Не то чтобы ему не нравилась Тамара, она нравилась всем. Обаятельная, интересная, да ещё и просто красавица. И талантливая, раз Фокин включил знаменитый прыжок Жар-Птицы в свой балет специально для нее. Ещё один пример того, как Дягилев помогает обрести известность.

— Я слышала, — начинает Карсавина, и Виктор не в силах сдержать вздох. И дня не прошло, а уже все «слышали». — Что ты едешь на новый сезон с Сергеем Павловичем.

— Я ещё ничего не решил.

— Хорошо подумай, — легко говорить той, что уже получила свою долю известности. Звание примы-балерины Императорского театра, расширенный репертуар и ведущие партии.

— А ты разве не…

— Еду на последний сезон, потому что обещала. Но у меня слишком много обязательств перед моим театром, да и потом, — она задумывается, будто выбирает правильное выражение. — Чувствую, что теряю академическую закалку. Новый балет прекрасен, но слишком расслабляет. Париж стоит увидеть, особенно Манпарнас, но уже хочется какой-то… стабильности. С Дягилевым это невозможно.

Пусть говорит, что хочет, Виктору её слова про последний сезон кажутся поспешными. Он для себя уже всё решил.

— Ты просто не хочешь, чтобы я ехал. А Фельцман даже ругался.

— Он человек не глупый, но слушаться лучше Барановскую, — смеётся Карсавина, поправляя выбившееся из прически пряди. Виктор следит за ней с каким-то благоговейным трепетом. Быть может, на гастролях в Париже они смогут что-нибудь вместе станцевать. Мечтая об этом, Виктор понимает, что на фоне Тамары будет смотреться совсем дилетантом. Но ему всего девятнадцать, просто опыта не хватает.

— По крайней мере — у меня будет прекрасная компания.

— О, ещё молоденькая Бабичева из Большого, совсем недавно из училища.

Виктор уже её не слушает, наблюдая как в зал впархивает Татьяна Адамович, находит даже сквозь сигаретный дым их столик и приветливо улыбается, намереваясь присоединиться. Тамара же старательно делает вид, что не заметила танцовщицу, и той приходится пройти дальше, где уже сидел в компании других поэтов её брат.

— А…

— Она мне просто не нравится, — эту фразу Тамара никак не поясняет, явно не желая распространять слухи. И здесь замешана явно не зависть, боже, да кто вообще может подумать, что Карсавина будет видеть конкурентку в посредственной девушке, которая и в училище-то не обучалась. В «Бродячей собаке» все про друг друга знают, возможно, есть настоящая причина, почему лучше не общаться с Адамович. В глубине души Виктор рад, что к ним больше никто не подсаживается, именно в этот вечер балетную братию видеть не хочется.

— А та, что сейчас танцует

Непременно будет в аду.

Вечер среди расписных стен «Бродячей собаки» идет своим чередом. Рядом со столиком Карсавиной кто-то играет в орлянку, неподалеку уже собрались акмеисты, пока обсуждая негромко, совсем скоро они начнут перекрикивать музыку. Виктор пьёт какой-то крепкий напиток и морщится. Со сцены долетают звуки романсов, но сейчас меньше всего хочется вслушиваться в слова песни. Около сцены, стараясь никого не задеть, танцует молодая пара, точнее пытается танцевать, но ноги обоих партнеров заплетаются, и пара отступает друг от друга, неловко хихикая. Здесь каждый занят своим делом, и переливы музыки смешиваются с разговорами, стихами и ссорами.

— Иногда мне кажется, что я уже не могу ничего чувствовать, — пьяно признается Виктор Тамаре. — А потом я сам будто состою из одних чувств.

Выразить мысль не удалось, но Тамара понимающе улыбается.

— Это пройдет, Витя. Не может же все это длиться долго.

И Виктор не понимает, говорит ли она о нём самом, о «Собаке», обществе, собравшихся здесь и их времяпрепровождении или… о чём-то более масштабном.

***

Париж кажется Виктору приветливым, хотя ещё незнакомым. Впрочем, чужаком себя Никифоров не чувствует, постоянно окружает родная балетная братия. Скоро выясняется, что они с Милой Бабичевой — самые молодые члены труппы Дягилева, и опытные танцовщики негласно берут «душечек» под свою опеку. Мила всякий раз шутит по этому поводу, а Виктору нравится купаться во всеобщем внимании. Все равно первые партии ему пока не доверяют. После классической подготовки у Фельцмана трудно перестроиться на более живой стиль Михаила Михайловича Фокина. Жесты видятся слишком томными, ноги недостаточно разворачиваются, но всё это компенсируется невероятным чувством стиля. От Тамары Карсавиной, которая репетировала партию в «Золотом петушке», невозможно было отвести взгляд.

— Когда-нибудь и я буду так танцевать, — шепчет подошедшая Мила. — А сейчас нам делать тут нечего, пойдем гулять.

Скоро премьера в Гранд-Опера, и было бы неплохо ещё раз прогнать движения, чтобы не подвести всю труппу, особенно Тату, но Мила уже тянет его по коридорам театра, как будто знает их, как свои пять пальцев. Лилия Барановская, которая помогает Дягилеву и Фокину с хореографией, но танцует очень редко, провожает сбежавших понимающим взглядом. Пусть бегут, успеется еще. Париж весной не располагает к работе.

Они немного задерживаются на площади Бастилии, запрокинув головы, смотрят на позолоченного ангела на колонне. Где-то рядом толкаются люди, спешащие с вокзала.

— А если забраться?

— На колонну? У тебя не получится.

— Проверим? — Виктор уже хочет бросить к постаменту, но Мила хватает его за рукав.

— Это неинтересно. Пошли на Монпарнас.

Перекресток Вавен встречает их музыкой и огнями. Из баров доносится женский смех и звон бокалов. У Клозери да Лила не найти свободного столика даже на улице. Виктор вытягивает шею в надежде заметить хотя бы небольшое место, куда бы смогли протиснуться они с Милой, но в итоге отказывается от этой идеи. Ещё успеют сходить в Клозери де Лила, а сейчас забегают в первый попавшийся бар. В глаза бросаются развешанные на стенах картины и незаконченные наброски, и Виктор понимает, что ему здесь нравится. Мила одним прыжком занимает только что освободившийся столик у стеклянной витрины, откуда легко наблюдать за прохожими на улице. Сейчас, в свете парижских огней, они кажутся ненастоящими, больше похожими на тени, вроде тех, что Харон перевозил в царство мертвых. Виктор так заворожен огнями, что не сразу замечает, что Мила успела сделать заказ.

Буквально через двадцать минут Бабичева знакомится практически со всеми присутствующими в баре, а столик, за которым они с Виктором сидят, становится центром громких обсуждений и разговоров. Много, слишком много голосов. О политике, о том, что ситуация в мире накалена до предела (молодого человека прерывают, говоря, что он преувеличивает), о новом романе, о труппе Дягилева (тут Мила дает себе волю и вовсю щебечет на французском, рекламируя постановку). Виктор присоединяется к беседе, пытаясь свыкнуться с обилием языков и акцентов, как вдруг замечает направленный прямо на него взгляд. Молодой человек (по крайней мере — с виду) азиатского происхождения то и дело поднимает взгляд, быстро смотрит на Никифорова и снова опускает взор в альбом. Его столик расположен практически в тени, подальше от самых шумных мест бара, рядом с дверью для персонала. Виктор чуть поворачивается вправо, так как слышал, что этот профиль у него красивее всего, и старательно делает вид, что вовсе не заметил этого пристального внимания. Больше всего на свете ему сейчас хочется рассмеяться, но он держится из всех сил.

Когда он становится достаточно охмелевшим, чтобы совершить глупость, Виктор встаёт со своего места и протискивается между людьми, сидящими вплотную. Его молча пропускают, сейчас всё внимание забрала себе очаровательная Мила. Азиат, рисовавший его всё это время, замечает уверенно идущего между столами Виктора, и быстро захлопывает альбом.

— Так нечестно! Я хочу посмотреть, что получилось.

Незнакомец открывает рот, ошарашенный и смущённый. Они стоят друг напротив друга, будто играя в игру «кто быстрее отведёт взгляд»

— Ну пожалуйста, — Виктор улыбается, показывая, что ни в коем случае не разозлён. — Мне и правда интересно.

Он отодвигает стул и садится рядом. Художник тоже возвращается на своё место, открывает альбом и протягивает Виктору. На какой-то момент они касаются друг друга руками, по коже пробегают мурашки. Среди набросков Виктор сразу находит себя. Полуоборот головы, задумчивый взгляд, устремлённый мимо стеклянной витрины на улицу, на столе полудопитый бокал. Только вокруг нет людей, за нарисованным столом рядом с Виктором пустота.

— Как…интересно, — наконец произносит он.

— У вас очень выразительное лицо. Простите, это не самый удачный набросок, — художник смущается и краснеет, пытается выдернуть альбом обратно. И это выглядит так мило и очаровательно, что Виктор теперь просто не может не засмеяться, подперев рукой щеку.

— Нет-нет, мне нравится! Только не сбегайте, пожалуйста.

Юри Кацуки, приехавший в Париж из Японии несколько лет назад, молодой художник. Информацию поначалу приходится вытаскивать чуть ли не раскалёнными щипцами, но они оба всё больше пьянеют и всё больше говорят. Точнее, это Виктор рассказывает о надеждах, связанных с Дягилевым и его сезонами. О мудрой, но строгой Лилии, о том, что его не хотели отпускать в Париж. Конечно, о Париже больше всего. Про ангела на колонне, про огромное здание Гранд-Опера, где можно по-настоящему заблудиться. Юри умеет слушать, а Виктор практически сразу переходит на «ты». Он не замечает, что Мила уже давно покинула бар и отправилась танцевать с пригласившей ее компанией. Виктор забывает о завтрашней репетиции, они все равно без него обойдутся. Сейчас есть лишь Париж, Монпарнас, этот бар и начинающий художник Юри Кацуки.

Они выходят вместе, и не успевают пройти и десяти шагов, как небо пронзает молния, а через несколько секунд поднимается ветер, едва не унося фетровую шляпу.

— Весенние грозы… — вздыхает Юри. — Сейчас пойдет дождь.

Он кутается в потрепанное пальто и сжимает крепче в руках альбом. Виктору не холодно, он разгорячён алкоголем и новыми ощущениями, которые подарил ему этот вечер. И меньше всего хочется, чтобы он заканчивался.

Все мы бражники здесь, блудницы,

Как невесело вместе нам!

На стенах цветы и птицы

Томятся по облакам.

На шляпу падают первые крупные капли, не оставляя надежд на то, что всё обойдется легким моросящим дождиком. Кипящий жизнью Монпарнас всего в какие-то мгновения пустеет, прохожие разбегаются по барам или кафе.

— Чёрт! — такого развития событий Виктор не предвидел. Не хватало ещё простудиться перед премьерой балета Фокина, после такого позора на дальнейшие контракты можно и не рассчитывать. Они с Юри прячутся под небольшой крышей, практически прижимаясь к кирпичной стене. И это не выход из положения, по пузырящимся лужам Виктор понимает, что гроза так скоро не закончится.

— Мы здесь надолго.

Крыша от воды не спасает, капли подхватывает ветер, и одежду все равно обдает брызгами. Юри что-то негромко произносит, но из-за шума дождя смысл его слов до Виктора не доходит.

— Что ты сказал?

— Мы можем добежать до моей студии. Это в Улье. Не стоять же здесь всю ночь.

Они добегают до тупика Данциг почти до нитки мокрые, в ботинках Виктора вовсю хлюпает вода. Шестигранный павильон и правда по своему строению напоминает пчелиный улей, комнаты как соты. Забавно.

— Там не роскошно, — Юри будто оправдывается. — Зато аренда не дорогая, и не выселяют сразу за неуплату. Они поднимаются по центральной лестнице на второй этаж. Он открывает одну из дверей, на взгляд Виктора, ничем не отличающуюся от остальных, проходит в помещение и зажигает лампу. В глаза тут же бросаются расписанные узорами стены, которые были призваны хоть как-то скрасить бедную обстановку. Комнатушка действительно маленькая, в самом углу примостилась неубранная тахта, у окна бордовая кушетка, мольберт и несколько полотен. Стол был завален альбомными листами, карандашами и кистями.

— Мне нравится, — говорит Виктор для того, чтобы сказать хоть что-то. Какая разница, в какой комнате обитать, главное, что в Париже.

— Я перееду, когда найду стабильную работу. Но здесь хорошо. И не потому что бесплатно, мы все… — Юри подбирает слово, ему всё ещё трудно свободно говорить на французском. — Братия художников, Амедео говорит, что почти как семья. Ты слышал о Модильяни? Он скульптор.

Виктор неопределенно качает головой, удивляясь, скольких людей прибрал Париж к рукам. Итальянцы, англичане, русские и даже японцы.

— Ты весь промок, — Юри ковыряется в маленьком покосившемся шкафу. — Я сейчас посмотрю, есть ли что-то на тебя из одежды.

— Не надо.

— Простудишься.

И правда, становится холодно, мокрая ткань неприятно прилегает к телу. Первым делом Виктор избавляется от туфель, из которых на и так не очень чистый пол, капает вода. На кушетку отправляется сюртук, и окончательно решив, что терять нечего, Виктор стягивает с себя темные брюки. Он успевает снять жилет и остается в одной рубашке, когда Юри поворачивается с ворохом сухой одежды.

— Возможно, что-то из этого подойдет, — его взгляд блуждает по телу Виктора, а тёмные карие глаза вспыхивают.

— Нравится? — Виктор умеет читать взгляды. Юри краснеет.

— Я хотел бы рисовать тебя. Жаль, что уже ночь, освещение не то.

— Нарисуй, — он дергает рубашку, но Юри останавливает.

— Не надо. Просто расстегни.

Стоять в одной позиции долго нелегко, но Виктор замирает в четвертой позиции, пока карандаш Юри летает по альбомному листу. Ему хочется сесть рядом и просто наблюдать, но когда рука непроизвольно дергается, Юри шипит на него.

— Ещё немного. Я хочу запомнить тебя.

— Меня или моё тело?

— Ты превосходно сложен. Но дело не в этом. Я хочу передать то, что скрыто в тени, — когда Юри погружен в работу, он не смущается, остается лишь сосредоточенный взгляд художника. Творца. А Виктор становится лишь натурщиком, глиной в чужих руках.

Виктор улыбается. В нём ничего не скрыто, нет никакой теневой стороны.

— Можешь отмереть, я теперь знаю, как изобразить… — Юри не договаривает, ибо Виктор прерывает его объяснения поцелуем. Сначала не получает ответа и уже думает отступить и извиниться (но он не мог неправильно истолковать взгляды и приглашение к себе!), но затем Юри прижимается сильнее и сжимает в руках ткань рубашки. Правильно, так и должно было случиться. Темнота за окном, маленькая бедная студия, листы бумаги на полу. Обнаженная натура — всё указывало на то, как должна пройти эта ночь.

Альбом падает на пол.

— Ты — совершенство, — шепчет Юри, а потом переходит на японский, и Виктор уже не понимает ни слова. Он касается губами мочки уха Юри, потом скользит по шее, чуть прикусывая, наслаждаясь ответным стоном. Теперь его точно не оттолкнут. Спешить не хочется, Виктору нравится избавлять Юри от мокрой одежды (настаивал, чтобы Виктор переоделся, а сам!), расстегивать мятую рубашку по одной пуговице, дразнить и пресекать все возражения новым поцелуем. Виктор представляет их в воздушной поддержке, в причудливом танцевальном дуэте. Им хватает сил и выдержки, чтобы дойти до тахты и не упасть прямо на пол. Юри одной рукой на ощупь отыскивает скомканное одеяло и скидывает его, чтобы не мешало. Другая его рука изучает тело Виктора, теперь без взглядов, одними прикосновениями. Он невесомо касается кончиками пальцев груди, потом подается вперед и целует разгорячённую кожу. Он шепчет что-то на родном языке, и его дыхание заставляет Виктора вздрогнуть. Он прерывает эту пытку, беря в ладони круглое лицо Юри, пристально смотря в глаза. В тёмных зрачках плещется восхищение пополам с возбуждением.

— Ты такой красивый, — с придыханием говорит Виктор, и это чистая правда. В полумраке студии Юри кажется ему самым прекрасным созданием на земле. Это первый раз, когда ему кого-то хочется так, до дрожи, даже до боли.

Он погружается в Юри, словно в тёмные воды Сены. Говорят, оттуда люди всплывают уже трупами. И сейчас Виктор согласен на подобную участь, пусть вода заполнит легкие, лишит воздуха и поглотит его всего. Юри выгибается под ним, и тахта предупреждающе скрипит. Виктору плевать. Остановиться он уже не сможет, да и не хочет. Вжаться сильнее, впитать запах художественной студии, алкоголя, всего Парижа. Все пути, все лучи сходятся в этой точке, в комнате на Монпарнасе. Два тела танцуют дуэт, который никогда не увидит почтеннейшая публика, а Виктору вдруг приходит в голову, что он теперь точно знает, как сделать свой танец выразительнее и эмоциональнее. Лилия больше не сможет его упрекнуть. Сейчас Никифоров безупречен.
Юри закидывает ноги Виктору на плечи, и он начинает двигаться сильнее и жёстче, ловя стоны наслаждения. С губ срываются звуки, постепенно переходящие во вскрики. Юри забывает французский и умоляет на своём родном языке, и то, что это мольбы, Виктор различает по интонации. Хотелось большего, ещё, ещё. Вторгаться в это тело, срастись с ним, стать единым потоком тёмных вод.

Они достигают оргазма почти одновременно, в этот же миг гаснет одна из ламп, оставляя их практически в полной темноте.

Где-то за окном полыхает гроза, а дождевые капли стучат по стеклу.

— Я помогаю модельерам, — рассказывает Юри. — делаю эскизы, консультирую. Восток сейчас в моде.

— Как и русское, — они лежат, прижавшись друг к другу, накрывшись одеялом, которое всё же пришлось подобрать. На узкой тахте неудобно вдвоём, но переходить на кушетку Виктору совсем не хочется. А хочется прижиматься теснее, целовать в шею и смотреть, как Юри жмурится от удовольствия.

— А что за тарелки на столе?

— Роспись эмалью, женщинам нравится, беру заказы и на эти работы. Ты заберешь набросок? — Виктор сразу понимает, о каком наброске идет речь.

— Оставь себе. Представь, когда у тебя будет персональная выставка, кто-то узнает и скажет: «Да это же знаменитый на весь мир Виктор Никифоров!»

Юри фыркает. Виктор приподнимается и изображает оскорбленную невинность:

— Ты не веришь в мои способности?

— Скорее в свою выставку.

— Ещё посмотрим.

Виктор закрывает глаза и видит успех гастролей с труппой Дягилева, а потом и свой взлёт. Они объездят весь мир и приобретут мировую известность, ещё большую, чем раньше.

***

Виктор ошибается. Новый сезон в Гранд-Опера успешен, но не сравним с первыми гастролями труппы, признание получает лишь «Золотой петушок» с ведущей партией Карсавиной.

Тамара Карсавина уезжает в Петербург раньше всех, решив окончательно сосредоточить свои силы на Императорском театре.

А потом начинается Великая война.


1915 год

20 лет

— Подожди, я ещё не закончил, — дочь хозяина кафе лишь фыркает на замечание и снова вертит шеей. Юри хмурится, но продолжает водить карандашом по бумаге, а Виктор прихлебывает суп, который почему-то горчит. Наверное, от чувства вины. Эйфория от начала войны, охватившая европейский мир, сошла на нет, когда стало ясно, что всё будет не так быстротечно, как казалось. И измученному боями миру уже не нужен театр. Всего один концерт в Женеве, и то благотворительный. Карсавина и Фокин не смогли выехать из Петербурга, слишком опасно пускаться в длительные путешествия. Но это Виктор и все остальные, не успевшие вовремя вернуться в столицу, чувствуют себя отрезанными от всего мира.

— Не будем спешить, — говорила Лилия, останавливая неугомонного Виктора, которому в один из дней пришло в голову уехать, несмотря на опасность. — Просто переждем, это не продлится долго.

Виктор ждёт. Он никогда не отрабатывал «классы» столько усердно, как теперь. Стать лучше, гибче, достойным нового балета. И вскоре замечает гордость в глазах Лилии, заинтересованный взгляд Дягилева, которому сейчас отчаянно не хватает артистов. А Виктор просто хочет на время забыть о голоде (денег нет ни у кого сейчас), войне, о Якове, который предупреждал.

С Юри они встречаются на Монпарнасе, никогда заранее не договариваясь о встречах. Если сведёт судьба — так уж и быть. И судьба сводит — они сталкиваются на улице, Мила берёт Виктора с собой в Ротонду, чтобы познакомить с художниками, теми, кто ещё не ушёл на фронт.

За обед Юри должен владельцу ещё три картины. Дочь, жена и он сам. Надеяться на деньги не приходится, сейчас их нет ни у кого. И хотя обстановка этого кафе совсем не похожа, Виктор вспоминает «Бродячую собаку», где мог расплачиваться за выпивку своими выступлениями. Хорошо, что здесь есть Мария Васильева, художница, что открыла у себя импровизированную столовую для творческой братии. В первую встречу они долго разговаривали на родном языке, почему-то теперь каждый встреченный Виктором русский воспринимается как старый потерянный приятель.

Они идут в студию Юри, по телу Виктора разливается тепло от съеденного супа. Это чувство скоро пройдет, но сейчас им можно наслаждаться, закрыв глаза. Улей из пристанища художников постепенно стал укрытием для беженцев из Шампани, а там, где раньше зеленел газон, теперь разрыты уродливые грядки. Но в маленькой комнатке ничего не изменилось, всё те же разбросанные по полу листы с неудачными набросками, эскизы нарядов, забракованные модельерами, разрисованные эмалью тарелки тоже стали никому не нужны.

Виктор лежит обнажённый на кушетке, Юри снова рисует его. Каждый раз в новой позе.

— А ещё однажды в «Бродячей собаке»… — Виктор закрывает глаза и рассказывает о Петербурге. Об императорском училище, о том, как был зачислен в театр, как получил приглашение на гастроли. Об акмеистах и символистах, литературных спорах, в которых он сам ничего не понимал, но наслаждался уже одной причастностью ко всему великому. О романсах и вечерах поэзии.

— Сначала мне показалось, что Петербург и Париж похожи. Я ошибался, это совсем другое, — он укладывает Юри на тахту, жадно целует, пытаясь выгнать из головы все мысли. Где-то в углу доносится писк крысы. Странно, казалось, что в Улье поддерживается порядок и вредителей не водится. Юри опускает руки ниже, к возбуждённому члену, и вырывает у Виктора громкий стон.

— С тобой хорошо.

Можно ли назвать эту связь любовью? Виктор вообще не уверен, что умеет любить. Это страсть, взаимное притяжение, вдохновение. Он думает о Юри, когда приземляет антраша, и довольная Лилия резюмирует, что теперь он танцует гораздо лучше. Думает ли о нём Юри, когда работает над эскизами в своей мастерской, когда встречается в Ротонде с другими художниками? Если эти встречи прекратятся, то они оба найдут, чем заполнить образовавшуюся пустоту. Виктор уверен. Но раз эти ночи есть, зачем думать о будущем? Сейчас имеет значение только этот момент их почти безумного соития. Ещё никого Виктор не хотел вот так…

Все прах. — Одно, ликуя,

Искусство не умрет.

Статуя

Переживет народ.

Виктор читает стихи под писк крысы, прижимая Юри к себе теснее. Подаренный Милой сборник Гумилева пришелся как нельзя кстати, а более благодарного слушателя, чем Юри, ему не найти.

— Когда война закончится — а она закончится! — поедешь со мной в Петербург?

— Пусть сначала война закончится, — уклончиво отвечает Юри и сонно отворачивается, когда Виктор вновь лезет с поцелуями.

***

Лилия вызывает его к себе в комнаты, окидывает взглядом и неодобрительно хмурится. Виктор и сам понимает, что выглядит не лучшим образом, а ещё куда-то пропала любимая фетровая шляпа.

— Мы едем в Америку. Да, ты тоже. В Европе сейчас не те настроения.

Хочется спросить, почему Сергей Павлович решил, что в Америке будет лучше. Организаторы хотят видеть труппу в старом составе, но раз Тамара Карсавина и Михаил Фокин не смогут выехать из Петербурга, будет набираться новый состав. Лилия рассказывает всё это с беспристрастным выражением лица, но Виктору почему-то кажется, что она сама уже перестала верить в возвращение былого успеха.

— Покажи Америке, чего достиг за все это время. Витя, пора работать серьезно.

Лилия права. Она всегда его поддерживала, пыталась продвинуть вперед, пора начать что-то самому.

И сказать о гастролях Юри, чтобы он не искал его в ближайшее время на Монпарнасе.

Юри сидит прямо на полу, окружённый разбросанными листами, некоторые из них уже порвались, но он не обращает на это внимание, карандаш ходит по бумаге со страшным звуком, беспощадно царапая поверхность. Виктор ещё никогда не видел его в таком состоянии.

— Что-то случилось? — Виктор проходит в комнату и присаживает на корточки рядом, смахивая рукой мешающиеся листы. Графические наброски, эскизы нарядов, все сейчас валяется на грязном полу.

— Нет, просто после призыва в армию месье Пуаре всё стало немного сложнее, — до войны Юри подрабатывал в модном доме Поля Пуаре, и как выходец из Японии имел свои преимущества перед другими художниками, по крайней мере, советы упрямый и самодовольный модельер ценил. Сейчас с работой гораздо тяжелее.

— Хватит, поднимайся, давай повторим движения! — еще с прошлого года Виктор пытается научить Юри аргентинскому танго, самому модному танцу во всей Европе (в Петербург мода тоже пришла, несмотря на протесты чопорных стариков, что поджимали губы и называли танец неприличным).

— Ты не натанцевался за сегодня? — Юри пронизывает Виктора укоряющим взглядом, тот же в ответ лишь смеётся. К ноющим ногам в итоге привыкаешь.

— Ну давай, иначе все уроки зря, — он берёт Юри за руку и тянет наверх.

— Без музыки?

— Я буду твоей музыкой! — Виктор напевает особенно въевшуюся в память мелодию, услышанную на одной из танцевальных площадок Парижа. Это не шло в сравнение с классическим танцем, свободная пластика, движение — Виктор понял, что на самом деле стремился примерно к этому. Правила устарели, пришло время для чего-то нового.

Через некоторое время меланхолия Юри рассеивается, щеки розовеют, а в глазах появляются шальные искры. Как жаль, что нет денег купить вина! Но они пьяны и без этого, ноги подворачиваются, и Виктор с Юри падают прямо на раскиданные наброски. Обоих берёт смех, заразительный и задорный. Это момент хочется сохранить, чтобы проживать его день за днём. Или вообще остановить время и навсегда остаться в этой маленькой художественной студии. Виктор всё разрушает сам:

— Я еду в Америку на гастроли.

Юри просто кивает и молчит.

— Я вернусь.

— Поезжай, тебе нужно.

— Я вернусь. — повторяет Виктор. Просто будь здесь.

И как только эти слова слетают с губ, он понимает, что это невозможно. Мир слишком хрупок и не может позволить себе постоянства.

1917 год

22 года


Виктор осознает, что испытывает настоящий страх, когда рядом с его ногой падает нож.

— Смерть русским! — доносится из зала, толпа подхватывает клич и взрывается криком. Ольга, танцевавшая американскую девочку, в ужасе хватает Виктора за руку. Тот же не может даже нормально развернуться в своем квадратном картонном костюме, и еле удерживается от желания, собрав все свои силы, разломать его. Он уже ругался с Дягилевым по поводу сковывающих движения костюмов, ему не нравится Пикассо, и он не понимал, зачем вообще с ним сотрудничать.

Последствия устраняла несгибаемая Лилия.

— Тот, кто нравится Дягилеву, будет получать первые партии, — говорила она, пытаясь вразумить.

— В этом-то и дело. Я ему не нравлюсь, — и как бы Барановская не пихала своего протеже, как бы не заступалась, Виктор не может не видеть неприязни. Трудно без Таты, которая если и докучала своей заботой, то делала это абсолютно искренне.

— Ты не можешь не нравиться, — парировала Лилия. — Просто не стараешься.

— Пикассо — бош! Русские — предатели!

Сейчас старания уже не важны. Как и не важно, что Никифоров оказался прав, когда не доверял кубизму Пикассо. Париж, принявший когда-то Виктора как родного, теперь его ненавидит. Публика желает им всем смерти. Этот вечер уже уничтожил Виктора. Хочется броситься за кулисы и никогда, никогда больше не выходить на сцену.

— Продолжаем, — шепчет он Хохловой и выдавливает из себя улыбку и одним движением стопы отбрасывает нож в сторону.

***

— Витя, — строго бросает Лилия. — Прекращай.

Барановская перенесла провал «Весны священной», поэтому разгром «Парада» сломить её не может. Но их уже ненавидят. Весь русский балет. Публика оскорблена, пресса неистовствует, репутация труппы уничтожена. А Виктора трясёт. Его трясёт, когда он залпом выпивает виски, но лучше не становится. В таком состоянии и находит его Лилия — разбитым, пьяным и униженным.

— Ты думал, что впереди ждёт только успех?

Виктор так думал, но говорить об этом Лилии не собирается. Какое она вообще имеет право сейчас что-то от него требовать? Они все втоптаны в грязь, у Ольги Хохловой и Милы Бабичевой нервный срыв, а Дягилев уже планирует постановку в Барселоне.

— Я думала, что не зря тебя продвигаю, а ты…

— Себя я тоже разочаровал, — перед глазами все расплывается, от алкоголя или от слёз, он уже не знает. — Я состою сейчас из разочарования и слёз.

— Скорее из виски, — хмыкает Лилия и останавливает официанта, подошедшего, чтобы обновить. — Идём спать.

Она крепко, но при этом не причиняя боли, берёт его за руку и вытягивает из-за стола. Виктор не сопротивляется, ему уже всё равно. Путь в меблированные комнаты кажется бесконечным, как дорога, ведущая в никуда.

А потом Лилия сидит рядом с его кроватью, пока он не забывается болезненным и беспокойным сном.

***

Виктор зарывается носом в волосы Юри и впервые за всё это время облегченно вздыхает.

— Хорошо, что тебя там не было, — ему до сих пор снятся безумные выкрики толпы и перекошенные от ярости лица. Руки больше не трясутся, во многом благодаря Юри. Неудобно ласкать его тело трясущимися ладонями. Ветер завывает в разбитое окно, снова отлетела картонка, которой они заделывали дыру в течение получаса. Как объяснил Юри, целились в окно соседа, но промахнулись. Двор вокруг Улья превратился в огород, а растущие когда-то деревья пустили на растопку. Такие вот времена.

— И как хорошо, что ты здесь. — Виктор даже не спрашивает Юри о делах, не тратит время на пустые разговоры. Он пуст и отчаянно хочет эту пустоту заполнить. Целует Юри, толкает на тахту, и в глубине ждёт, что его оттолкнут и выгонят. Пора привыкать быть гонимым отовсюду. Но тот лишь притягивает его к себе ещё ближе, дёргает за платиновые пряди, приглашающе расстёгивает пуговицы рубашки.

Это соитие на грани боли, животного желания и безумия. Примерно таким Виктор и ощущает себя сейчас. Юри вскрикивает от резкого вторжения, но не просит остановиться, подаётся вперёд сам. Если это жертва ради Виктора, то он её принимает.

А потом Виктор плачет. От обиды и отчаянья, от ненависти к себе самому. Юри застыл рядом с протянутой рукой, но не решается прикоснуться.

— Прости.

— Ты не виноват.

— Пока идут кровопролитные бои… они подумали, что мы смеёмся. Но мы не смеялись, это же… искусство.

Объятия Юри успокаивают, хотя Виктор так и не может уснуть. Зато ему нравится тихо смотреть на расслабленное лицо Юри, даже когда тот перетягивает маленькое одеяло на себя. Студия не похожа на чей-то дом, сама мысль о том, чтобы остаться здесь жить навсегда — абсурдна. Но именно этого сейчас хочется больше всего на свете.
Утром он выскальзывает из комнаты и выходит на улицу. Он смотрит, как постепенно пробуждается жизнь, открываются лавки, люди, заполнявшие поздним вечером улицы, сегодня лениво плетутся на работу невыспавшиеся. А где-то сейчас гремят яростные бои. И не важно, думается Виктору, что они умрут в огне под пулями. Люди в Париже все равно продолжат просыпаться каждое утро, пойдут на работу, вечером поведут своих девушек на танцы или в ресторан.

Мимо проносится девушка-цветочница, и Виктору стоит немалых усилий ее догнать.

— Мадемуазель, прошу вас. Продайте мне розы, — денег хватает только на одну, но Виктор выбирает из всех самую красивую, персиковую. Красные почему-то кажутся слишком пошлыми.

Юри до сих пор спит, ему не мешает даже пробивающийся сквозь картонку свет. Виктор тихо хихикает и щекочет розой ему кончик носа. Юри морщится и пытается отвернуться, но он не сдается и добивается пробуждения художника.

— М-м-м, Виктор? — он сонно и потерянно щурится.

— Хотел, чтобы ты пробудился от аромата роз, а ты всё спал и спал. Скучно.

— Прости, я обычно работаю по ночам, потом отсыпаюсь.

— Ваша роза, месье! — Юри аккуратно берёт цветок, чтобы не наткнуться на шипы и улыбается.

— Я не знал, какие ты любишь. Но других не было.

— Я как-то не задумывался об этом. Мне никогда не дарили цветов раньше.

— Извини за вчерашнее, я не должен был…

— Но сейчас тебе легче?

Виктор прислушивается к своим ощущениям. Он всё еще расстроен провалом, но больше не хочется напиваться и ныть. Наоборот, пойти и сделать лучше, доказать, что он может. Русский балет снова начнут обожать.

— Легче? Я мечтаю снова приступить к репетициям.

Перед отъездом труппы в Барселону они долго не могут оторваться друг от друга, наверное, впервые испытывая потребность не расставаться.

— Я скоро приеду, какие же гастроли без Парижа.

— Как получится. Я — не мадам Баттерфляй, не питаю ложных надежд, — но взгляд Юри говорит об обратном.


1920 год

25 лет


Он не ожидает того, что увидит Париж лишь через несколько лет. Южная Америка, Португалия, политические беспорядки. И никакой возможности гастролей во Франции. Все начинают привыкать к тому, что у них не будет места, куда можно вернуться. В России революция, а в расстрел всей императорской семьи они отказываются верить до сих пор. Не может этого быть, наверняка нашлись люди, которые скрыли, спасли. Хоть кого-то… Они ждут, до сих пор ждут. Отовсюду доносятся обнадёживающие слухи — всем удалось спастись, всем! Отрицают казнь и большевистские руководители.

Это же всё ненадолго.

— Нужно переждать, не может же это продолжаться долго, — говорила Лилия, и вся труппа дружно поддакивала. Иммигранты покидают страну временно, чтобы вернуться, когда всё утрясется. Сами слова «гражданская война» режут слух и заставляют болезненно морщиться. Где теперь любимый Петербург? «Бродячая собака»? Где Императорский театр и строгий Фельцман? Лилия получает письмо, окольными путями все же добравшееся до нее, и узнает о смерти бывшего мужа.

— Сердце. Не пережил развала театра.

Бегут все, Европа принимает всё больше русских танцовщиков, людям искусства страшно, и они не готовы утопить себя в крови борьбы за власть.

В Лондоне Виктор наконец-то встречает Тамару Карсавину.

— Витя, душечка! — она обнимает его за шею, целует в щёку и старается казаться веселой. Но она стареет, и на лице отчетливо видны следы пережитых испытаний.

— Тата, я так скучал, — говорит Виктор совершенно искренне.

Его страх перед исполнением «Парада» в Лондоне окончательно пропадает, когда он видит в партии Американской девочки Карсавину.

И Лондон склоняется перед русской труппой.

***

Публика Гранд-Опера выкрикивает из зала что-то одобрительное, и Виктор посылает в партер ослепительную улыбку. Это то, что Никифоров и ожидал, когда соглашался на сотрудничество с Дягилевым — слава и признание. Пусть ещё не может помериться силами с успехом первых сезонов — не беда. Пока достаточно и этого. Страх, связанный с премьерой «Парада» в Париже, почти прошёл. После черной полосы наконец-то начинается что-то хорошее. Лилия же не настроена так оптимистично и просит не делать поспешных выводов и не питать больших надежд. Рядом Тата Карсавина, любимица публики, друг и поддержка (самого себя же Виктор скорее считает одиночкой).

Словно в забытьи Виктор бежит по Монпарнасу до знакомого – неважно, что не было несколько лет в городе – тупика Данциг. Улей всё ещё на месте и узнаваем, хотя здание заметно обтрепалось, а многие окна выбиты.

Никифоров стучится в дверь (ноги сами привели к нужной комнате), но на стук никто не отзывается. Проходит минут десять, прежде чем он понимает, что вряд ли ему откроют.

— Наверное, он в Ротонду пошел, — сам себе говорит Виктор и разворачивается.
Но и в Ротонде нет знакомого силуэта. Виктор не натыкается на взгляд блестящих карих глаз, вызывающий мурашки на спине. Ещё рано паниковать, мало ли, куда мог пойти человек в Париже.

— Кацуки? — наконец Виктор натыкается на знакомого художника и решается спросить. — Он из Улья выехал ещё год или два назад, не помню. Говорили, работу постоянную где-то нашёл. Он всегда скрытный и необщительный был. Давно его не видел.

Странно, но в этот момент Виктору кажется, что он чувствует, как под ногами движется земля.

Он каждый вечер бросит по Монпарнасу, заглядывает в кафе и бары, театры и пресловутую Ротонду, в надежде столкнуться, как это было раньше. Ведь случай уже сводил их, так почему бы не сейчас? Мстительный Париж не забыл «Парад» и сейчас ехидно разводит Виктора с человеком, с которым ему было лучше всех на свете.

Зима проходит окончательно, и на улицы города робко, но настойчиво ступает весна.

Дягилев сотрудничает с Пикассо, создающим декорации и костюмы, музыку пишет Стравинский, которого Виктор до конца не понимает. А сам он продолжает репетировать и ругаться с Дягилевым. Впрочем, споры очень быстро пресекаются Лилией и Тамарой. Кто же будет спорить с Карсавиной?

Весенние премьеры проходят с успехом, и Париж, кажется, забывает скандал с «Парадом» и прощает труппу русского балета. В которой уже не только русские артисты, Лидия Соколова, к примеру, англичанка, взявшая себе русское имя для звучности. Сам Виктор давно уже не ребенок и «душечка», а полноправный член труппы, хотя Дягилев так редко ставит его на роли первого плана.

А Мила Бабичева ошарашивает всех объявлением о своей помолвке и скорой свадьбе. Она показывает колечко на пальце, где красуется маленький бриллиант. Кто говорил, что на балеринах не женятся? Мила, кажется, полностью освоилась во Франции, хотя и призналась Виктору однажды, что надеется после свадьбы помочь иммигрировать своей родне. Пока многие надеются однажды вернуться, Мила связывает свое будущее с Парижем. Возможно, это сейчас лучше всего.

— Главное, чтобы ты была счастлива! — Виктор пожимает руку будущему мужу, владельцу нескольких магазинов в центре Парижа, и тот кажется ему надёжным человеком. Миле иногда не везло с мужчинами, но с этим, кажется, она не прогадает.

— Я всегда буду твоим другом, Виктор, — она делает ударение в его имени на последнем слоге, как истинная француженка.

***

— А Монпарнас без него теперь такой пустой, — Виктор лежит на коленях Таты Карсавиной в её гостиничном номере и так хочет заплакать, да не получается. Идти делиться печалями с Лилией Барановской? Да посоветует не забивать себе голову, а идти отрабатывать классы. Тамара же не будет осуждать, именно поэтому в минуту отчаянья Виктор приходит к ней. Слова льются потоком, он рассказывает о том, как заметил рисующего его художника, о студии в Улье, позировании обнаженным. О танго, о провале «Парад» и розе, которую купил ранним утром у цветочницы. О том, как Юри может очаровательно улыбаться и каким сосредоточенным становится, когда берёт в руки карандаш. Он сбивается, начинает сначала. На русском, чтобы не забыть, как звучит родная речь, пытается читать наизусть стихи, хотя почти все слова выветрились из памяти.

Все мы бражники здесь, блудницы,

Как невесело вместе нам!

А Тамара гладит его по волосам и просто слушает. С ней хорошо. Знал ли раньше Виктор, что великолепная балерина, прима Императорского театра, станет для него такой родной, чуть ли не воплощением потерянной страны.

— А ещё Яков Фельцман умер, он же мой учитель, ты же знаешь, Тата… — он перескакивает с темы на тему. — Говорил, представляешь? Мол, не вернёшься уже. Как в воду глядел, а! Тата, я стал хуже танцевать, да?

— Нет, Витя. Ты ещё никогда так не старался.

— Я хочу домой.

— Витя, здесь многие не по своей воле. Возможно, однажды…

— Я бы собрал вещи и уехал.

— Я, я, я, — передразнивает Тата. — Я, Виктор Никифоров, и больше никто. Однажды придётся осознать, что мир движется и без тебя.

— Мир не движется. Он разрушается.


1922 год

27 лет


Виктор понимает, что выдыхается. Он всё больше устает от разъездов и репетиций. Денег как не было, так и нет, хотя Сергей Павлович смог утрясти вопрос с долгами. Но есть всё равно хочется, да и просто жить хочется.

Наверное, усталость его чувствуют и все остальные. Нижинская, иммигрировавшая год назад и начавшая сотрудничать с Дягилевым, недовольна. Виктор сам собой недоволен, но просто не может собраться и взять силы из пустоты. Тем более ради постановки, которая не вызывает у него душевного отклика. Когда рушится твоя страна, немного странно бодро отплясывать в пантомиме на основе сказок. А «Свадьбу Авроры» исполнять никто ему не даст, как бы ни пыталась убедить Лилия, Виктор знает, что Дягилеву не нравится.

Пусто стало и без несносной и насмешливой Милы, но она свое место в жизни нашла, и никто не в праве осудить этот выбор.

— Мне не нравится музыка, — он признается Лилии, когда они остаются вдвоем. — Игорь Федорович — гений, бесспорно, я уважаю его, как человека, но…

Виктор не может забыть первую премьеру «Парада» в Париже, а влияние Сати на Стравинского заметно. Повторения скандала не хочется. Наверное, Виктор до них пор не может равнодушно принимать неудачи.

— Вот только снова на виски не налегай, — Лилия невозмутимо ловит недовольный взгляд Виктора. Это несправедливо! Он никогда не давал повода считать себя алкоголиком, и один-два раза, когда Лилия вытаскивала его в полусознательном состоянии из бара, не считаются. Теперь он взрослый и умудрённый жизнью человек. Ему двадцать семь лет, и он не может позволить себе гробить здоровье алкоголем. Но с Лилией спорить всегда чревато, и Виктор просто тяжело вздыхает:

— Не буду.

— Тем более, у Гранд-Опера есть для тебя предложение.

Стоило догадаться еще раньше, что самой Лилии с каждым годом всё тяжелее даются бесконечные сборы и гастроли. Дягилев выгнал Мясина (тот посмел жениться), нашёл замену многим, а Барановская решает уйти сама. Легендарную балерину берут на место хореографа в Гранд-Опера, а Виктора Никифорова готовы зачислить в труппу.

— Ты делаешь это по старой памяти или привычке?

— Я делаю это, потому что в балетных сезонах ты себя исчерпал.

Лилия права. Лилия всегда права.

***

После весьма прохладной премьеры «Байки про лису, петуха, кота да барана», Виктор объявляет Дягилеву, что хочет прекратить сотрудничество. И ему кажется, что тот совсем не удивлен. Виктор уже ожидает скандала и даже оскорблений (за всё время сотрудничества с Сергеем Павловичем они ругались не один раз, да с кем только Сергей Павлович не ругался).

— Иди, куда хочешь, — он просто машет рукой в неопределенном направлении. Не хочет ли он спровоцировать очередную ссору? Да, им тяжело работалось вместе, но не хочется покидать труппу на тяжелой ноте.

— Спасибо за всё, — он чувствует себя даже неловко, как будто что-то должен, хотя это именно ему задерживали гонорары и не платили месяцами.

— Ты хороший танцовщик, Виктор.

«Просто первые партии вы даете тому, кто нравится лично вам».

Виктор не жалеет. Покровительство Дягилева ещё никому не принесло счастья.


1925 год

30 лет


Мила хлопает по крышке стола большим альбомом, и Виктор от неожиданности подается назад и чуть не падает со стула.

— Ты только посмотри, что я нашла! — Бабичева перелистывает альбом с репродукциями и чуть ли не подпрыгивает от нетерпения. Наконец, она находит нужную страницу и почти тыкает в нос Виктору альбомом. Тот морщится, но смотрит, что же такое так стремилась показать ему Мила.

— Вот, я узнала, это же ты!

На одной из страниц действительно размещена репродукция графической картины, смутно знакомой. Молодой человек сидит за столом один, скрестив руки в замок, и напряжённо смотрит сквозь стеклянную витрину на пустынный и тёмный перекресток. На стекле отчетливо видны дождевые капли. И если приглядеться, то сходство и правда заметно, хотя самому трудно составить впечатление о собственной внешности, но если Мила увидела… Знакомый до боли момент, навсегда запечатлённый в памяти. Первый вечер на Монпарнасе, первая встреча с…

Юри Кацуки «Одиночество».

— Это с американской выставки, мне привезли знакомые.

Хочется броситься бегом до тупика Данциг, снова найти Улей и знакомую студию, но… Там его не будет. И вряд ли Юри когда-нибудь снова вернется в приют художников, ставший убежищем беженцев, разрушающийся с каждым годом.

В памяти Виктора перемешиваются и сливаются в одно яркое пятно театры и города, люди, с которыми мимолётно сталкивала судьба, но чётко, как никогда, сейчас он видит маленькую студию с раскиданными по полу листами, девушку-цветочницу, что продала розу ранним утром. Юри, который работал, не веря в успех и признание.

Значит, он тоже помнит.

— Я возьму альбом, хорошо?

Виктор снимает комнаты вместе с Лилией, так сейчас обоим удобнее. Работа в Гранд-Опера дает стабильный заработок, о котором сотрудники Дягилева могли только мечтать. Лилию постоянно навещают российские иммигранты, потерявшие после революции всё, как и она. Виктор же не скопил ничего, не стремился к этому, поэтому и терять ему было нечего.

Пока из гостиной доносится русская речь и громкие голоса, Никифоров перелистывает страницы альбома. Работы Юри в числе других картин художников. Хоть кто-то из них чего-то добился. Да, Виктору самому грех жаловаться, он объездил практически весь мир, стал известен миру искусства. Да только вот среди всех стран, куда ему открыта дорога, нет России. Лилия все ещё верит, Виктору тоже хочется верить, но с каждым годом призрачная надежда на то, что всё вернется на круги своя, тает на глазах. Новостей о том, где скрывают императора с семьей, так не появилось, идёт среди иммигрантов и тяжёлый невольный слух о том, что весть о расстреле могла оказаться правдой.

На стене ярко поблескивает эмаль, подаренная доброй княгиней Марией Тенишевой.

***

А весной объявляется Дягилев и просит выступить в «Матросах». Виктор пытается придумать отговорки, напирает на свой контракт с Гранд-Опера, но «только на Парижскую премьеру, никаких гастролей» его получается уговорить. Он репетирует с Мясиным, который временно снова в фаворе и знакомится с Баланчином. Тамары Карсавиной нет, осталась в Лондоне, и Виктор понимает, как ему все же её не хватает.

«Матросы» проходят с успехом (Виктор не взялся бы за постановку, если бы чутьё подсказало ему очередной скандал и провал), и это ещё одна победа в его личную копилку. Возобновить сотрудничество Сергей Павлович не предлагает, а Виктор и не ждёт.

1927 год

32 года

Лилия лежит в постели бледная и изможденная. Быть может, Виктору кажется, но по её лицу уже пробегает тень. В комнате все те, кто был хотя бы немного близок великой балерине. Множество иммигрантов, аристократов, потерявших всё своё состояние в жерновах революции. Все, кто считает себя частью большой семьи, пришли проститься с Лилией.

Мила уже беззвучно плачет, пряча лицо на плече мужа.

— Я ещё не умерла, при мне не смейте плакать! — Лилия держится изо всех сил, но слова даются ей с трудом.

— Не надо, не говори, — Виктор стоит на коленях у постели, ближе всех. И никто не смеет оспорить это место.

— Какая мне уже разница, если умираю. Витя, с годами ума так и не прибавилось, — что-то наподобие улыбки появляется на её лице, а глаза теплятся добротой, нет в них такой привычной строгости. Лишь нежность и тоска. Виктор сам еле сдерживается, чтобы не взорваться рыданиями. Не было за все эти годы никого ближе Барановской. Верящей в его талант,

прогрызающей дорогу к сцене, по-матерински заботливой в трудные времена. Сейчас все времена трудные.

— Ты только не пропади, Витя. Не пропади.

Она закрывает глаза и делает последний глубокий вдох, словно перед тем, как выскользнуть на сцену. Её лицо на мгновение разглаживается, Лилия кажется совсем молодой, как много лет назад, когда блистала на сцене Императорского театра. Великая балерина протанцевала свою последнюю партию.

***

Виктор бредет по Монпарнасу, уже не надеясь на встречу. Просто где же ещё гулять по ночам, если не на Монпарнасе? Стала привычной доносящаяся из баров русская речь. Париж уже наполовину русский, по крайней мере — для Виктора.

Он юнга, родина его — Марсель,

Он обожает ссоры, брань и драки,

Он курит трубку, пьет крепчайший эль

И любит девушку из Нагасаки.

Песня звучит из маленького бара на перекрестке Вавен, слова подхватывают несколько пьяных голосов.

У ней прекрасные зеленые глаза

И шелковая юбка цвета хаки.

И огненную джигу в кабаках

Танцует девушка из Нагасаки.

Песня Виктору не нравится, но как пластинка заедает где-то в памяти. Он меняет зеленые глаза на карие и представляет себе совсем другое лицо. Лицо, которое он не может забыть, несмотря ни на что.

После одного из спектаклей Виктор выходит на крышу Гранд-Опера и смотрит свысока на вечерний Париж. Холодно, беспощадный ветер мешает даже дышать, но Виктор не уходит. Он упрямо стоит, пока не начинает дрожать от холода.

Это — его бдение по умершей Лилии, по погибшей стране, по похороненным иллюзиям.

Зарезал девушку из Нагасаки.


1929 год

34 года


Когда снова объявляется Дягилев, Виктору хочется грубо отказать в ответ на любое предложение. Он до сих пор злится, хотя с похорон Лилии прошло два года. Но Дягилев так и не объявился тогда, не зашёл попрощаться, и Виктор не в силах простить его. Если до смерти великой Барановской он поддавался уговорам и танцевал в парижских постановках Сергея Павловича, то после двадцать седьмого года разорвал все отношения с русской труппой. Тем более Тамара Карсавина всё же решила обосноваться в Лондоне и прекратила гастроли. Мила живёт в Париже и часто встречается с Виктором, а остальных не хочет видеть он сам. Кто бы мог подумать, что его снова позовут для парижской премьеры.

— Я не буду настаивать, — хотя Дягилев сейчас именно настаивает. — Но послушай музыку. Не Стравинский, Прокофьев. Тебе понравится.

И Виктор слышит эту музыку и видит себя. Человека, покинувшего свой родной дом, ведомого ложными надеждами. Три картины. Уход, скитания и возвращение. Но если блудный сын через раскаяние смог вернуться, то для самого Виктора пути уже нет. Он почти задыхается под давлением внезапно нахлынувших чувств, затыкает рот ладонью и чуть сгибается от острой боли где-то внутри.

— Я буду танцевать, — говорит он Дягилеву, прекрасно осознавая, что на это и был расчёт. Но музыка потрясает своим глубоким лиризмом и болью отзывается в душе. Отказаться от этой постановки — отринуть самого себя. И не важно, что главную партию будет танцевать не он.

Виктор репетирует «Блудного сына», затрачивая все ресурсы, что ещё остались. Открывается второе дыхание, нет, это можно назвать перерождением. Виктор снова чувствует себя по-настоящему живым и гибким. Он не спорит с Баланчиным, хотя не всегда согласен с ним, но диктовать свои условия не хочется, только время зря тратить.

Снова библейские сюжеты, мода делает оборот и возвращается к классицизму. Колесо времени.

Перед Виктором встают лица тех, кого он знал, кого потерял, а кого просто отпустил. Лилия Барановская, Тамара Карсавина, Мила Бабичева, Сергей Дягилев, Фокин, Мясин.

Юри Кацуки. Маленькая студия в Улье, скрипучая тахта. Их всех перемололо в вихре мировых событий, разбросало и убило.

Тур, фуэте, жете.

Все мы бражники здесь, блудницы.

Виктор оглушают аплодисменты, публика подскакивает с мест, а на сцену летят цветы. Вся труппа выходит на поклон и счастливо улыбается обезличенному залу. Театр Сары Бернар неистовствует, сцена под ногами плывет. Виктор вынимает попавшую прямо в волосы красную розу и подносит к губам. Ждали ли все подобного успеха? Он танцевал в первую очередь для себя, не ради попытки доказать, что ещё не кончился, не остыл. И в каком-то смысле «Блудный сын» для Виктора — завершение всего. По крайней мере — точно последнее его участие в труппе Сергея Павловича Дягилева.

@темы: фанфик, зфб, Yuri!!! on Ice

---

Рябина, крапива, дурман

Та самая работа, из-за которой команда янг эдалта не получила миди от меня. Потому что в последний момент мне поперло писать вот это) Это тоже своеобразная сказка, только чуть мрачнее предыдущих двух.
Спрашиваю я у Зю: "А нам точно нужна будет еще одна сказка?" Ну мало ли, вдруг достаточно. Кэп дала отмашку: "Тащи!"

Очень люблю Изабеллу здесь. Сначала она была второстепенным персонажем, но затем я сделала ее линию равно линии Юри и Виктора. И довольна результатом.

Название: Рябина, крапива, дурман
Бета: [Мать героина],
Размер: миди, 6947 слов
Пейринг/Персонажи: Виктор Никифоров/Юри Кацуки, Изабелла Янг/Жан-Жак Леруа
Категория: слэш, гет
Жанр: АУ, фэнтези, драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Юри — королевский провидец, и однажды получает от духов предупреждение о предательстве и убийстве короля Виктора. Тот, однако, не спешит внимать видению.
На фикбуке

На лицо и руки Юри нанесены тайные символы — знак особо важного видения. Пришлось убить кролика, чтобы раскрасить тело, ведь изображенное кровью имеет гораздо большую силу. Это дает понять окружающим, что перед ними провидец. Впрочем, люди и без них знают, кто такой Юри.

Стража пропускает его без малейшего вопроса. Достаточно одного взгляда, чтобы мечи оказались убраны, а двери в тронный зал — открыты. И Юри ступает прямо в разгар празднества.

Виктор, сидящий на троне, замечает его сразу же и дает знак музыкантам остановиться. Танцующие замирают и обеспокоенно оглядываются. Уже через мгновение перед Юри открывается проход к трону, собравшиеся отступают в стороны. Жан-Жак Леруа прижимает к себе ближе жену Изабеллу, которую привез из дальнего торгового города, поразив всех, а прежде всего собственную семью. Тогда новости о внезапной женитьбе сына Алана и Натали обсуждал весь город, и самые невероятные слухи не утихали еще долгое время. На самом деле Юри уверен, что все произошло просто — Жан-Жак влюбился и поспешил жениться, не спросив благословения родителей. Сейчас в глазах Леруа он видит намерение защищать свою жену, даже если пока угрозы как таковой и нет. И все же он боится — этот страх плещется в его глазах, как бы он ни пытался его скрыть. А вот жена его смотрит с настороженным интересом. Да, она явно в чем-то заинтересована. Впрочем, Юри некогда рассуждать о намерениях Изабеллы, для него сейчас важен только его король.

Виктор встает с трона и кивком головы приветствует Юри.

— Провидец.

— Мой король.

— Ты пришел присоединиться к нашему празднику?

Кому как ни Виктору знать, что Юри не разделяет его любви к праздникам и пирам. «Увеселения делают придворных и народ счастливыми», — говорил он,

и, наверное, в его словах действительно есть доля истины. По крайней мере, Виктора считают хорошим королем.

— Мне было видение. Касающееся тебя, мой король. Могли бы мы поговорить без чужих ушей и глаз? — по тронному залу катится ропот. Юри всегда озвучивал и толковал особо важные видения прямо перед троном. И сейчас его отказ рассказать о пророчестве, которое явили ему предки, говорит слишком о многом. Юри это понимает, но ему действительно необходимо остаться с королем наедине. Виктор раздумывает некоторое время, он тоже знает, что это против заведенного обычая, но кивает и дает знак следовать за ним. Под гробовое молчание придворных они выходят из тронного зала.

— Расскажи мне о видении.

— Я хочу предостеречь тебя. Видение было ясным, как полная луна на небе, поэтому я уверен, что не ошибся в его трактовке. Слушай же: я видел оленя с серебряными рогами, скачущего из дворца в лес. Однако из-под копыт его летела не пыль. Кровавые ручьи пропитывали землю там, где пробежал серебряный олень. Из бока его торчала стрела с черным оперением, а на шее болталась длинная веревка. Серебряный олень — это ты, мой король.

— Ты предостерегаешь меня об опасности? Опасность всегда следует за нами по пятам. Наш край всегда был желанной добычей для соседей, но не о чем беспокоиться — моя армия сильна сегодня как никогда.

— Да. Городские стены защитят твой народ. Армия уничтожит твоих врагов. Но только снаружи. Самые опасные враги подстерегают тебя здесь, мой король.

— Подожди, Юри! Ты говоришь о…

— Веревка символизирует предательство, Виктор. Кто-то здесь желает твоей смерти. Вот что показали мне духи предков.

***

Изабелла часто ловит себя на мысли, что скучает. Скучает по шумным улицам родного города, по порту и кораблям. По тому, как отец возвращался из плавания с гостинцами. И она, маленькая девочка, выбегала вместе с матерью и сестрой навстречу. Конечно же, сначала она висла на шее у отца, а уже потом смотрела подарки. В новую жизнь отец проводил ее тоже пышно — сундуки добра, которые должны были задобрить семью Леруа. Откуп за такую поспешную свадьбу. При этом Изабелла не считает себя виноватой и никогда не считала. Почему они должны были расстаться с Джей-Джеем, несмотря на вспыхнувшую любовь? Он уже достаточно взрослый, чтобы принять решение самостоятельно. И именно он предложил брак, а не семья Изабеллы шантажировала несчастного, как думают все остальные.

Изабелла любит своего мужа и знает, что уже никогда не полюбит никого другого. Она смеется над всеми его шутками, неуверенными и неловкими. Он косится на нее, пытаясь угадать реакцию, боится сделать что-то не так. Он нежно проводит ладонью по щеке, трепетно снимает каждую ночь с нее платье. До сих пор, даже после почти двух лет брака, он относится к ней, как к своему самого дорогому сокровищу. А она не может сделать его счастливым в ответ.

Сначала она думает, что ей просто нужно время. Она адаптируется к незнакомому городу, к ней привыкнут остальные члены семьи, и все пройдет. Но лучше не становится.

Натали Леруа презрительно кривит губы, Алан, как глава семейства, подчеркнуто вежлив. Брат и сестра Джей-Джея не скрывают, что недовольны его выбором, и наедине часто позволяют себе вольности.

— Да зачем ты вообще ему нужна, если даже ребенка родить не можешь? — слышать это от незамужней сестры мужа так нелепо, что Изабелла даже не обижается на грубость.

— А разве ты знаешь, как вообще появляются дети? — парирует она в ответ, когда Джей-Джея и старшего поколения нет рядом. Поведение должно быть идеальным. Ей не простят даже малейшего промаха.

Ночью, когда они с мужем наконец-то остаются одни, все забывается. Существует только их супружеская спальня. Джей-Джей любит раздевать свою жену сам. Ему не нравится, когда они облачены в ночные сорочки, поэтому приказывает топить в комнате жарко. Он избавляет ее от ночного облачения и

благоговейно проводит руками по груди, лаская. Вопреки мнению Натали Леруа, Изабелла до свадьбы была девственницей и никогда бы не позволила себе лишнего не со своим супругом. Она не соблазняла Жан-Жака Леруа. Они просто встретились и полюбили друг друга.

А спустя еще некоторое время Изабелла начинает чувствовать недомогание. Сначала она радостно думает, что у нее наконец-то будет ребенок, но ошибается. Ее просто оставляют силы, пропадает аппетит. Становится все холоднее, солнечного света катастрофически не хватает, а воздух такой тяжелый и совсем не похожий на родной, мягкий и соленый.

Ей нужен ребенок. Она хочет свою семью, хочет укорениться в семье Леруа. Любовь мужа крепка, но ее уже начали подтачивать злые языки. Но Изабелла сдаваться не собирается.

О том, чтобы обратиться к провидцу, Джей-Джей и слышать не хочет. Он меняется в лице, как только Изабелла упоминает имя Юри, и она понимает по этому выражение — ее муж боится. Правда, объяснить ей причины, он так и не может.

«Нет, видящий мне ничего не сделал, но мы справимся и так, не ходи к нему. Ты видела его жуткие глаза?»

Но Изабелла твердо решает пойти к Юри и попросить о помощи. Она не боится, ибо ей есть, за что сражаться.

***

Юри живет за городскими воротами, но не испытывает беспокойства по этому поводу. Наоборот, так он чувствует себя намного свободнее, чем с другими людьми. А если он кому-то срочно нужен, то любой человек знает, как и где его найти. В домике около легендарного озера с водой, что не замерзает даже зимой.

Холодными вечерами в маленьком домике Юри уютно и тепло. Стены уже давно стали черными от древесного дыма, в крыше сделано специальное

отверстие, чтобы дым от очага выходил наружу. Юри часто жжет душистые травы и яблоневые поленья. Трав у него достаточно, спасибо привычке запасать летом всего впрок. Никогда нельзя знать, что может понадобиться завтра.

Юри чувствует стоящего за дверью, прежде чем раздается стук в дверь.

— Входи, Изабелла, — она вздрагивает, понимая, что ее узнали. Но в любом случае пришлось бы снять плащ и показаться.

Юри знал, что она придет, еще с того момента, как увидел ее в тронном зале. Несмотря на сомнения, страх быть узнанной и пойманной. Она перешагнула порог и скинула плащ, неуверенно улыбнувшись. Юри молча прошел к очагу, предлагая ей присоединиться. Ночью уже было заметно холодно.

— Ты уже знал, что я приду, верно? — Изабелла присаживается на грубую деревянную скамью и тянется ладонями к очагу. Она без перчаток, и руки ее покраснели от мороза.

— Иначе я был бы очень плохим прорицателем.

Изабелла красива, Юри слышал, как об этом шептались мужчины и женщины. Чужая, прибывшая из далекого города-порта. Город, который стоит у моря и считается самым богатым на земле, ибо именно к нему сходятся многие торговые пути. Там не имеет значения знатность твоего происхождения, лишь предприимчивость и богатство. И добра привезла с собой Изабелла немало — несколько сундуков драгоценных тканей, украшенные золотом и серебром. Только не покрыло приданое купеческое происхождение. Жан-Жак любит ее, Юри видит любовь в его взгляде, да только как живется им в семье, которая не дала своего благословения на этот брак.

И сейчас Юри при тусклом свете очага замечает еще одно — как бледна жена Жан-Жака. Сейчас она напоминает медленно догорающую лучину. И Юри это совсем не нравится.

— Я думаю, что ты — единственный человек, который может мне помочь. Мой муж не знает о том, что я пришла сюда, и, надеюсь, это останется нашей тайной. Он… — она на мгновение отводит взгляд, но собирается с духом и продолжает. — Он тебя боится, я не знаю, почему.

Юри хочется рассмеяться. Он всего лишь прорицатель и может общаться с духами, но к дару примешивается и кое-что еще — предубеждение и страх окружающих.

— Но ты — нет, раз пришла сюда.

— У меня нет другого выхода. И я… я не боюсь. Думаю, только ты можешь мне помочь.

— Что я могу сделать для тебя?

Глаза Изабеллы будто вспыхивают, она вскакивает с лавки и порывисто произносит:

— Мы женаты уже почти два года, но я не могу родить ему детей.

Вот он. Камень преткновения между семьей Леруа и Изабеллой. Помочь ей закрепиться в семье мог бы ребенок. Ребенок обеспечит право на то, чтобы быть частью этой семьи. И пока Изабелла бездетна — она будет получать упреки от всех членов семьи, станет предметом сплетен горожан. И, быть может, однажды все это вынудит Жан-Жака отказаться от нее вовсе.

— Я не колдун, чтобы магией сотворить тебе дитя.

— Но ты можешь посмотреть, что со мной не так! Почему…не получается.

Юри снова внимательно рассматривает лицо Изабеллы. Чутье ему подсказывает, что дело неладно. Нездоровая бледность, а ведь он помнит, что два года назад

Изабелла въезжала в город счастливая и румяная. Была ли причиной хвори разлука с домом? Или что-то еще?

Он подходит к деревянному столу и берет кинжал. Изабелла в этот раз не вздрагивает. Она уже освоилась и не боится. Леруа повезло с женой, хотя он этого, наверняка, еще не понял до конца.

— Отрежь мне прядь своих волос… И мне нужно украшение, которое носил кто-то из твоих предков. Если у тебя такое есть, конечно.

— Есть! — Изабелла снимает с пальца золотой перстень с голубым бледным камнем. — Его подарила мне мать.

Она берет кинжал и одним сильным взмахом решительно срезает прядь своих темных волос. Видимо, очень сильно ей хочется, чтобы все сработало.

— Что еще от меня требуется?

— Пока ничего. Я все сделаю сам.

— У меня есть драгоценности. И дорогие ткани. Я смогу заплатить практически любую цену.

— Я делаю это не ради богатства, больше не будем говорить о плате. Нельзя оскорблять духов разговорами о деньгах. От этого они становятся только злее. Жди. Я попробую узнать, что мешает тебе родить ребенка.

«И что же постепенно высасывает твои жизненные силы».

***

Юри не успевает приготовить все нужное, чтобы вызвать видение — покой снова нарушает стук в дверь. Эта ночь полна визитов.

— Заходи, Виктор.
— Ты каждый раз понимаешь, что это я! — восхищается Виктор, взмахивая своими длинными волосами, и в этот момент он больше всего напоминает же живого человека, а воплощение самой луны. И у Юри в очередной раз замирает дыхание.

— На небе сегодня столько звезд! День будет ясный.

— И холодный, — Юри отвечает, не задумываясь, но выражение лица Виктора тут же меняется на обеспокоенное.

— Ты замерзаешь? — он подозрительно осматривает помещение, подходит к очагу, пробует, согревает ли. — Зима будет суровая в этом году. Я принесу тебе что-нибудь…

Щеки Юри вспыхивают.

— Не нужно!

— Ты — мой провидец, и я должен о тебе заботиться. Короли и провидцы всегда были связаны.

«Да, Виктор. Ты король, а я — видящий. И ничего больше».

Но Виктор вел себя, как будто между ними было это самое «больше». Вот и сейчас — зачем он пришел? Почему смотрит будто с затаенной надеждой. Ему сейчас нужно больше думать о видении Юри, но он совершенно не выглядит обеспокоенным.

— У тебя руки холодные, — Виктор берет его ладонь в свою, осторожно, будто боясь спугнуть лесного зверя. Юри знает, что в любой момент сможет вырвать ее, прогнать Виктора из своего убежища, несмотря на его королевский титул.

Происхождение никогда не играло роли для провидцев. Дар не продается. Виктор все также осторожно убирает за ухо непослушную прядь волос Юри. Его пальцы обжигают теплом, будто не он шел сейчас в своем легком плаще по морозу до озера.

— Зачем ты пришел? У меня нет для тебя другого видения.

— Быть может, я просто хотел увидеть тебя.

— Уверяю, сегодня не на что смотреть. — Юри давно смыл озерной водой тайные знаки, и сейчас его лицо было чистым и ничем не примечательным. Ничего, что выдавало бы в нем провидца, носителя древнего дара.

— У тебя есть предположения, кто может желать тебе зла?

Все тепло тут же исчезает. С лица Виктора исчезает блаженное выражение, взгляд становится холодным и сосредоточенным.

— Я не могу поверить, что среди моих приближенных есть предатель!

— Я не мог ошибиться в своем видении.

— Да, я знаю, но, быть может… — он пытается найти отговорку, которая не будет сомнением в способностях Юри, но не договаривает и замолкает.

— Ты не думал о Юре? — возможно, не стоило произносить этих слов. Виктор тут же вскидывается, готовый идти в бой на защиту младшего брата. Но Юри не мог исключить его из круга возможных предателей. Первый претендент на трон в случае смерти Виктора. Кому именно гибель короля будет выгоднее всего?

— Юра не такой, да и ему не нужны королевские обязанности. Он бредит войной и охотой, а мою жизнь считает самой скучной на свете.

— Близость бывает разной, мой король. Это может быть кто-то из твоих придворных, твоей стражи, твоей армии. Или те, к кому ты питаешь дружеские чувства, искреннюю привязанность.

— Мне не нравятся твои намеки! — Виктор явно жалеет, что вообще пришел сюда. Ночью — впервые, чаще всего Виктор появлялся на своем верном скакуне среди дня, когда Юри выходил к озеру, чтобы набрать воды. Какой тайный смысл был в этом визите? Из всех людей, с которыми Юри так или иначе соприкасается в своей жизни, Виктора он понимает меньше всех.

— Осторожнее выбирай слова, Юри. Ты знаешь, что бывает за ложные обвинения.

— Я только излагаю свое понимание видения. И считаю, что ты зря спешишь отбросить подозрения.

— Кто-то может сказать, что ты ошибся и неправильно понял предупреждение предков.

Щеки Юри вспыхивают, в очаге в то же мгновение заходится пламя.

— Я никогда не давал повода во мне сомневаться и никогда тебе не лгал! И всегда буду твоим самым верным союзником! — пелена обиды застилает глаза, и Юри отворачивается. — Мой король, сейчас ты должен уйти.

Он слышит, как Виктор виновато мнется у порога, растерянный. Извиняться он не будет — короли не извиняются перед прорицателями. Но последние его слова звучат почти как покаяние:

— Обещаю, я буду очень осторожен. Благодарю тебя за все, что ты делаешь.
Юри медленно пьет отвар из дурмана, чтобы призвать к себе видения. Он чувствует, как ядовитая смесь проникает в его тело, а живот отзывается резкой болью, но все это можно перетерпеть. На лице и руках он вновь изобразил заветные символы. Пришлось зарезать петуха, для подобного видения понадобилась кровь.

Холодная вода озера обжигает ноги, но когда Юри войдет в транс, то перестанет чувствовать холод и боль. Боль — цена за знания. Только самые сильные и важные видения настигают внезапно, занят Юри колкой дров или приготовлением снадобья, готов он к этому или нет. Но некоторые видения, подобно сегодняшнему, приходится призывать самостоятельно.

Его окружают тени. Предки приходят на зов. И они не всегда настроены доброжелательно, поэтому на шею Юри надел бусы из рябины — охранный амулет от зла. К телу прижат мешочек с сушеной крапивой — свежую достать в это время года сложно. Кольцо Изабеллы впивается в кожу, Юри настраивается на сегодняшнюю цель. На желание Изабеллы узнать ответ на свой вопрос. О том, что она желает больше драгоценных камней и парчовых тканей. Юри призывает видение для Изабеллы Леруа. Шепчет древние слова и призывает ее предков. Тени клубятся вокруг, перед глазами уплывает обычный мир, растворяясь в озерных водах.

И вот Юри стоит на дощатом полу светлого дома, в нос ударяет запах соли. Из большого окна Юри видит женщину, выбегающую навстречу мужчине, вокруг него вьются две девочки, тянут за рукава и целуют в щеки. Картинка полного взаимопонимания и любви.

Но она сменяется другой, и вот Юри уже в спальне, и, несмотря на горящий очаг, от постели веет холодом и смертью. Около постели раскачивается колыбель, раздается плач ребенка, но никто не откликается на его зов, и вскоре колыбель останавливается. Юри заглядывает в нее, уже зная, что там никого нет. Кровать… все дело в кровати. Именно от нее так веет злом, черным злом и даже… магией. Изабелла была абсолютно здорова до приезда в город и вполне способна выносить и родить крепкого ребенка. Если бы ее не прокляли. Юри делает шаг к кровати, чтобы найти то, что именно несет в себе тьму, но задыхается и падает на колени. Видение обрывается.

Юри будто выныривает из ледяного потока, ловит ртом воздух в попытке продышаться. По лицу стекают капли пота и невольные слезы.



— Осмотри кровать или под ней, — говорит он Изабелле, когда та приходит к нему. Он дает ей засушенную крапиву из запасов. — Когда найдешь то, что спрятано, как можно быстрее брось в огонь. Вымой волосы настоем из крапивы, если получится, то и мужа. Лучше всего сейчас подложить веток рябины под кровать.

— Так это… — она мнется, собираясь с силами, чтобы принять неизбежное.

— Кто-то явно желает тебе зла.

Но Изабелла вовсе не выглядит удивленной, она и сама начала подозревать что-то подобное. Юри рад, что она настроена решительно. Устранение темного амулета под ложем — только начало. Им нужно будет узнать, кто обратился к запрещенной магии. Юри зол, ему совершенно не нравится, что кто-то начал колдовать на его территории, тем более, вредя другим. Виктор в опасности, теперь он твердо уверен.


***

Изабелла жалуется на плохое самочувствие и отказывается от ужина. Джей-Джей глядит на нее обеспокоенно и даже хочет тоже пропустить трапезу в обеденном зале и остаться с ней, остальные же выглядят совершенно безразлично, если не довольно. Конечно, семейному ужину теперь не будет мешать чужачка. Мужа Изабелла ласково спроваживает и отсылает служанку прочь. Она все должна сделать сама так, чтобы никто ничего не заподозрил. Она осматривает каждую подушку, но ничего не находит, тщательно ощупывает перину, опасаясь, как бы не пришлось ее вспарывать. Ловкие пальцы не находят ничего.

— Тогда под кроватью, — в платье лезть неудобно, а подол совсем скоро весь покрывается пылью. Она шарит в темноте на ощупь. Ничего. Неужели Юри ошибся? Но вот одна доска подозрительно выпирает чуть повыше всех остальных. В палец впивается заноза, Изабелла кривится, но продолжает тянуть доску, и та наконец, поддается. Тайник. В тот же миг отчетливо пахнуло болезнью и смертью. Лезть внутрь не хочется, и вся суть Изабеллы восстает против этого. Нельзя трогать то, что там лежит, категорически нельзя! Но она

все равно сует руку в тайник и, сжав зубы, касается странного предмета. По всему телу пробегает холод, могильный холод, и на мгновение, которое кажется Изабелле вечностью, она ощущает себя неживой… Вот ее тело коченеет, а затем медленно разлагается, пожираемое опарышами. И это длится долгие-долгие годы.

Волевым усилием, она смахивает с себя наваждение и несется к очагу, чтобы предать амулет огню. Это чья-то кость, но не похожая на кость животного. Хотя и для человека слишком мала.

Только когда пламя поглощает находку, она вдруг понимает.

Это кость ребенка.



Изабелла приказывает слугам разогреть воды и заваривает отвар из крапивы. Очиститься, необходимо очиститься от прикосновения к темному колдовству. И когда отвар омывает ее волосы, сразу становится легче дышать. Она придет к Юри еще раз и спросит о защите от темных чар. Ей необходимо защитить своего мужа, не только себя.

После ужина Джей-Джей приходит к ней, держа в руках большую чашу с вином. Изабелла уже лежит в постели в ночной сорочке, волосы практически высохли. Наверное, впервые после долгого времени, она чувствует себя легко и расслабленно.

— Я приказал разогреть нам вина, выздоравливай.

Они пьют вино вдвоем, перенеся перину к очагу, чтобы быть поближе к огню. Слышно, как за ставнями гудит ветер, сегодня особенно холодный и яростный. Но Изабелла чувствует себя в безопасности. Муж откладывает вино, привлекает ее к себе и нежно целует. Изабелла углубляет поцелую, тянет Джей-Джея на себя и одним быстрым движением укладывает спиной на перину, оказываясь сверху.

— Я рад, что тебе лучше.

— Ты даже не представляешь, насколько, милый, — она прижимается плотнее и упирается ладонями в грудь. Глаза у Джей-Джея потемнели, в нем плещется желание и восхищение. Главное — любовь. Без любви она никогда не смогла бы быть с кем-то. И именно любовь делает ее сильной.

Муж давно возбужден, немного теплого вина, огонь в очаге, теплая перина и завывающий ветер за окном — все настроило его на нужный лад. Изабелла чувствует, как твердеет его член, и подается вперед. Подходящая ночь для того, чтобы наконец-то зачать ребенка.

***

Юри накаливает иглу на огне, а потом дает ей немного остыть. Из царапины в глиняную чашу стекает кровь, и белая нить пропитывается ею, становится красной. Для охранного амулета кровь — лучший усилитель. Для своего короля Юри не жалко этой крови, какая малость — провести кинжалом на коже, пустить алую жидкость наружу.

А затем он нанизывает ягоды на красную нитку. Одна за одной. Ягоды рябины, одного из самых сильных деревьев на земле. Не стоит недооценивать силу рябины. Она оградит от черных чар или хотя бы уменьшит их воздействие. Она отгонит смерть от тяжелобольного. И бусы из рябины — один из сильнейших оберегов.

Юри видит, как Виктор спрыгивает с коня и идет к его домику. В руках у него шкура волка, навсегда застыла пасть в мертвом оскале. Юри отрывается от колки дров и кладет топор обратно на пень. Теперь приходится топить очаг жарче, где-то в доме появились щели, через которые стало сильно поддувать, даже дым перестал справляться с холодом. Хорошо, что вода в озере никогда не покрывается льдистой коркой, вода у Юри будет в любом случае.

— Юри!

— Мой король.

На плечи ложится шкура, серый мех щекочет кожу.

— Это тебе. Подарок. Я подумал, что тебе тоже может стать зябко в такую погоду.

Первый порыв — отказаться. Сказать, что дар не продается, пусть и не пытается задобрить… Но Виктору отказать всегда было трудно, а еще этот подарок — попытка принести извинения. И если Юри сейчас не примет шкуру…

— Благодарю, Виктор.

— Прекрасно, ты уже снова называешь меня по имени, — сияет Виктор и проходит в дом вслед за Юри.

— Хорошо, что ты пришел. Подарок за подарок, — хитро улыбается Юри и надевает на Виктора бусы из рябины. — Можешь убрать их под рубашку, чтобы никто не видел, но, умоляю, не снимай.

— Юри… — сейчас стоит снова заговорить о предателе в стане сподвижников. Снова, ведь это важно. Опасность никуда не ушла и витает в воздухе. Кто-то колдует прямо рядом с Юри, колдует во зло.

— Ты не прогонишь меня?

— Я не имею такого права, — Юри опускает голову, но улыбается.

— Но можешь это сделать.

Он снова берет его за руку, как в ту ночь. На Юри все еще шкура волка, оскаленная пасть на голове выглядит откровенно жутко.

— Юри, прошу, неужели ты не чувствуешь нашу связь.

— Так было всегда. Связь провидца и его короля.

— Ты обманываешь сам себя. Знаешь, что о тебе говорят? То, что ты не совсем человек и не можешь испытывать те чувства, что даны обычным людям.

— Это не так.

— Я знаю, Юри. Тогда позволь мне быть с тобой.

— Я не смогу дать тебе ничего. Виктор, ты сам понимаешь, что этот путь ведет в никуда.

— Мне ничего не нужно. Ничего. Только ты. Если ты ничего не чувствуешь, хотя мне хочется верить, что это не так, если ты твердо мне откажешь, я уйду, и между нами будет только та связь, о которой ты говорил. Провидца и короля. Но позволь мне остаться.

В глазах Виктора горит огонь, они сейчас совсем не кажутся светлыми. Теперь — будто озеро погрузилось в ночную тьму, и на дне плещется невиданное создание. Юри знает, что если сейчас скажет «нет», то Виктор уйдет. И — как благородный человек — оставит все попытки сблизиться. Он никогда не сделает ничего насильно.

Их так давно тянуло друг другу, но Юри осознанно не переступал ту грань, за которой остановиться будет невозможно. Они — провидец и король, они в какой-то степени друзья, но…что-то большее?.. Это большее витало в воздухе с самого начала, Юри видел, но закрывал глаза. И сейчас он может покачать головой и попросить Виктора уйти. И он уйдет. Обиженный, расстроенный и разбитый. Вряд ли можно и дальше позволять себе делать вид, что ничего не происходит. И, быть может, это еще один способ уберечь Виктора от того, о чем предупредило видение.

Но Юри молчит. Виктор еще долго смотрит на него с нескрываемой надеждой, есть в этом взгляде что-то лихорадочное, неудержимое.

— Извини. Не буду тебя беспокоить.

— Останься, — слово срывается тихо, но производит эффект башенного колокола. Виктор замирает, а затем подходит и срывает с плеч Юри волчью шкуру.

— Позволь мне… Позволь мне любить тебя. Мне все равно, что они скажут. Главное, чтобы ты был со мной.


***

Юри лежит прямо на той самой злополучной шкуре, у них обоих уже не было сил и выдержки дойти до маленькой кровати, да там им и не хватило бы места. Здесь, у очага, в комнате, пополненной дымом от яблоневых поленьев, они могут позволить себе забыться.

— Тебе больно? — обеспокоенно спрашивает Виктор и следующее его движение осторожно. Юри же яростно подается бедрами навстречу и выгибает спину словно дикий зверь. За кого Виктор его принимает? Он не развалится от одного неловкого прикосновения. Он вызывает видения дурман травой, знает, как сделать яды, выживает около озера совершенно один. И он не стоит этой нежности.

— Я не хрупкий цветок, можешь не осторожничать, — скалится он, а по лбу пробегает капелька пота. Теперь Юри не чувствует никаких сквозняков в доме, он переполнен жаром. От очага или от сплетения на волчьей шкуре тел?

Следующий поцелуй совсем не нежный, а агрессивный, похожий на укус, Виктор подхватывает его и отвечает с такой же животной грубостью. Юри со стоном запрокидывает голову, и Виктор проводит языком по бьющейся жилке на шее. Это вызывает еще большую дрожь во всем теле, и Юри стонет уже во весь голос. Они здесь одни, в домике около озера. Никто не придет. И сейчас не существует ничего, кроме двух сплетающихся тел.

— Сильнее, — Юри обвивает ногами поясницу Виктора и подается вперед, давая разрешение двигаться резче и грубее. Сегодня ему хочется так. Кажется, будто они оба выпили отвара из дурмана, только без привычной рези в животе. Только бы это все не оказалось очередным видением, просто сном, который наутро выветривается вместе с дымом от горящих в очаге фруктовых деревьев. Но нет, вот он, Виктор — так близко, что дальше уже некуда, он внутри, и Юри ощущает это всем свои нутром. И он хочет запомнить навсегда, как это — быть единым целым, принимать и отдавать все без остатка. И только когда раздается протяжный стон Виктора, Юри осознает, что впился ногтями ему в спину. Но, кажется, тот не против, по крайней мере — этот стон совсем не похож на стон боли.

— Я люблю тебя, — выдыхает Виктор ему в губы, когда оба чувствуют, что вот-вот достигнут пика. И Юри хочет переживать этот момент вечно.


***

— Виктор! — принц Юрий замедляет бег своего коня, переходя на рысь. — Тебя все потеряли, почему именно я обязан каждый раз тебя искать?

Юри тут же отстраняется от Виктора и вырывает свою руку из его руки. Прогулка по заснеженному лесу окончена.

Юрий подъезжает ближе и только тогда склоняет голову в приветственном кивке. — Мой король и брат.

Юри он подчеркнуто игнорирует, этим самым одновременно выказывая почтение к королю и без слов оскорбляя его провидца.

— Юра, — это не остается незамеченным для Виктора, и он демонстративно берет Юри за руку, чуть привлекая к себе. Принц кривится, но все же бормочет неразборчивые слова приветствия.

— Что случилось, Юра?

— До нас дошли жалобы на то, что из леса приходят голодные лисы. Люди беспокоятся за кур и припасы.

— И это мне нужно было сообщать так срочно? — Виктор явно недоволен тем, что их прогулку с Юри прервали. Им и так достается слишком мало времени, хотя Юри недавно пошутил, что совсем скоро Виктор и вовсе переедет из дворца в его хижину. Зима полностью вступила в свои права, покрыла лес вокруг белоснежным снегом, но визиты не прекращались. Конечно же, короткие, но частые отлучки не могли оказаться незамеченными. «Пусть болтают», — говорит Виктор, но Юри все равно. Он редко появляется в городе, чтобы слушать сплетни. Но как бы это все не ударило по самому Виктору.

— Мы устроим большую охоту на лис и выловим их! — торжественно объявляет Юрий, будто уже давно все решил.

— Да, охота была бы кстати, — Виктор задумывается, а потом его глаза будто бы загораются огнем. И Юри понимает, что того посетила очередная идея. — Я привезу тебе самую теплую шкуру, Юри! Зима в этом году очень сурова.

— А по вам и не скажешь, — ворчит Юра, но явно доволен тем, что добро на охоту получено.


***

— Милый, скажи мне, у тебя же были еще братья и сестры? — в такие вечера Джей-Джей любит поболтать. Практически убаюканный объятиями и теплым одеялом. Драгоценные минуты отдыха и покоя.

— Тебе бы понравилась моя старшая сестра, жаль, что она сбежала. Давно, прошло уже достаточно лет. Думаю, вы бы подружились, ибо не могу перестать думать, что тебе здесь очень одиноко. С Мадлен нельзя было заскучать. Не говори никому, но из всех своих родственников я по-прежнему люблю ее больше всех. Несмотря ни на что. Но, конечно, ничто не сравнится с моей любовь к тебе.

— Сбежала? «Почему-то я не удивлена». — Изабелле сейчас не до признаний. Она не просто так завела этот разговор. Она должна выяснить, откуда под их кроватью кости ребенка. Чьи были эти кости, и как они связаны с семьей Леруа.

— Иногда я получаю от нее весточки. У меня была еще одна сестра, тоже Мадлен. Мать…она хотела будто бы заменить сбежавшую. Но та родилась

очень слабой, ей не было и трех лет, когда она умерла. Простудилась и угасла. Меня тогда не было дома, выполнял поручение отца.

— Это очень грустно… — может ли быть, что они не похоронили ребенка, оставили кости? Даже представить себе такое было страшно, но Юри упоминал о ритуалах, которые были достаточно распространены какое-то время назад. Например, о том, как останки детей использовались при закладке нового дома, чтобы укрепить семейный очаг.

— Наш ребенок будет самым здоровым и крепким, обещаю! — она кладет ладонь на живот, уже ощущая в себе начало новой жизни. Ей хватит сил на то, чтобы защитить себя и свою семью.


***

— И пусть мешочек носит под сердцем. Крапива — прекрасное растение для защиты от темных чар. Мы не можем быть уверены, что твоему мужу ничего не угрожает, — Изабелла затягивает вышитый только что мешочек, в который положила засушенные листья крапивы из запасов Юри. Раньше они считала, что мать обучила ее шитью совершенно зря, зачем, если у них так много денег, что ни к чему шить наряды самим.

«Это совершенно бесполезное занятие, я не буду ничего вышивать!».

«Никогда не знаешь, где понадобятся те или иные умения», — говорила мать в ответ. Но вряд ли она имела в виду вышивание охранительных амулетов в хижине провидца. Изабелла теперь знает несколько заветных слов, чтобы обращаться к защите предков, какие травы заваривать, чтобы сохранить ясность рассудка как можно дольше, знает, как отогнать приближающуюся болезнь. Семейное ложе она защитила рябиной, используя тот самый зловещий тайник. Изабелла никому не сказала пока о ребенке, притворяясь перед семьей Леруа больной. Чем дольше они не знают, тем лучше.

— Пропажу темного амулета все равно заметят, — говорит Юри. — Почувствуют. Поэтому не стоит тянуть время, мы должны выяснить, кто именно замышляет зло.

— Меня не любят там абсолютно все.
— Кому была бы выгодна смерть короля… — вдруг тихо произносит Юри.

— Короля? — Изабелла не понимает и хмурится. — Он тоже в опасности?

— Я ничего тебе не говорил.

Дело оказывается гораздо серьезнее, чем Изабелла могла себе представить.

— Это наверняка были кости Мадлен, умершей сестренки Джей-Джея.

— Изабелла, — Юри смотрит внимательно, явно собираясь рассказать не самые приятные вещи. — Кости детей обладают серьезной темной силой только в том случае, если ребенок умирает не своей смертью. Это плохое колдовство, бесчеловечное. Понимаешь, почему нам важно найти того, что пользуется подобными силами?

«Маленькая Мадлен не успела умереть от болезни. Ее убили».

И это сделал человек, живущий в ее доме.


***

Юри чувствует беду раньше, чем слышит стук копыт и ржание коней. Он отпирает дверь и выбегает наружу, заранее страшась того, что увидит. Сердце пропускает удар. Виктор, поддерживаемый своим братом, чуть не падает с лошади и еле ступает на землю. Он зажимает ладонью рану на боку, из которой сочится кровь, несмотря на плотные одежды.

— Виктор! — Юри подскакивает к нему, помогает втащить в дом и уложить на маленькую кровать.

— Юри, — слабо улыбается Виктор, взгляд его бегает из стороны в сторону и никак не может сфокусироваться. — Прости, я не привез тебе шкуры.

Он бледен, по лбу стекают капли пота.

— Почему кровь не останавливается? — Юрий бледен не меньше Виктора, а руки его трясутся. — Это не я. Я не хотел! Я целился в лису! Стрела будто сама…

Не время выяснять, что случилось, Юри спешит остановить кровь, пока Виктор не потерял все жизненные силы. Рана неглубокая, но кровоточит сильно.

— Брось в огонь листья лаванды. — Приказывает он Юрию, не отвлекаясь от размешивания целебной мази. Как же повезло, что запасы рябины были большими. Бусы. Конечно же, Виктор не надел свои бусы на охоту, но при нем все еще оставался мешочек с засушенной крапивы. Он и спас, не дал стреле воткнуться глубже, нанести смертельный удар.

Запах лаванды приносит умиротворение Виктору, и тот засыпает, несмотря на боль. Кровь из раны больше не сочится, а Юри нужно убедиться, что внутрь не попала отрава.

— Что это были за стрелы?

— Я целился в лису! Я бы никогда…никогда, — Юрий ругается и злится, наверное, в первую очередь на себя.

— Просто покажи мне свои стрелы, — Юри сам еле сдерживается, чтобы не начать кричать, но стискивает зубы.

Юрий выходит из хижины и приносит колчан с оставшимися стрелами. Уже прикоснувшись к древку, Юри чувствует, как пальцы покалывает холодом. Заговоренные.

— Кто подносил тебе колчан?

— Не помню, кто-то из придворных дам. Я не запомнил, никогда их не запоминаю. Они все одинаковые.

— Ты не виноват. Я верю.

— Твоя вера мне нужна меньше всего! — Юрий огрызается, но в глазах его плещется неподдельное беспокойство.

— Они не отравлены, повезло… Сейчас нужно только время.

И это время тянется бесконечно. Юри подскакивает всякий раз, когда Виктор издает стон или шевелится. Лоб его все еще горячий, приступ лихорадки не проходит. Юри насильно открывает ему рот и вливает кислый лекарственный отвар. Только бы не было слишком поздно. Юрий не отходит от ложа, только иногда выбегает на морозный воздух, чтобы отдышаться. Он не может успокоиться и то и дело повторяет одну и ту же угрозу:

— Скажи, что он поправится! Иначе я убью тебя!

Юри хочется ответить, что он и сам не захочет жить дальше без Виктора. Он чувствует вину за промедление, за то, что не настоял на поиске предателя тверже, за то, что молчаливо поддержал идею охоты на лис в такое беспокойное время. Ему хочется сейчас же рассказать принцу Юрию о том, что семья Леруа обращается за помощью к темным силам. Быть может, он быстрее доберется до правды. Или попросту казнит их всех, не теряя время на поиски предателя. Сейчас даже немого стыдно от того, что Юри в самом начале подозревал именно Юрия.

«Это не Юра» — уверенно твердил Виктор и оказался прав. Глядя на то, как в бессильной злости, принц Юрий сжимает кулаки, трудно заподозрить его в заговоре. И они оба, Юра и Юри, сейчас чувствуют общую боль, общий страх. Страх потерять Виктора навсегда. И это связывает их до конца дней.


***

Когда Виктору становится легче, и он приходит в сознание, все решают, что ему будет лучше остаться на некоторое время у Юри. В защищенном доме, там, где ничто и никто не будет мешать выздоровлению.

— Обо всех остальных я позабочусь, — говорит Юра, вскакивая на коня. Он будто бы резко повзрослел и стал мудрее за прошедшую ночь.


***

— Мне нужно отойти к озеру, чтобы набрать еще воды для отвара. Все запасы на тебя израсходовал, — Юри нежно проводит по волосам Виктора, и тот улыбается в ответ. Он уже порывается встать с лежанки, говоря, что уже ничего не болит, но Юри каждый раз мягко укладывает его обратно. Смерть ушла, но до полного выздоровления нужно время.

— Если только ты быстро.

— Не успеешь оглянуться.

Он чертит на двери охранный знак на всякий случай, лучше перестраховаться. Юри никогда не боялся за собственную жизнь так, как теперь переживает за Виктора. Своего короля. Своего любовника… Нет, их связь намного глубже обычных любовных уз. Та, что связывала королей и провидцев до них, но все же другая.

Озеро встречает его темной водой, в которой невозможно сейчас увидеть ни малейшего отражения. Обжигающе холодный источник, не замерзающий даже зимой. И, как говорят легенды, эти воды дают силы земле и питают ее. Когда придет срок Юри, он шагнет в самую глубину озера, чтобы оно поглотило его без остатка. Так уходили другие провидцы. Подобная судьба ждет и его самого.

Внезапно Юри толкают со спины прямо в воду. Холод озера обжигает, обездвиживает и не дает вынырнуть. Нет, это чья-то рука держит его за волосы, не давая поднять голову. Ждет, пока он вдохнет темную воду, теряя остатки воздуха и сознания. Как врагу удалось подстеречь его со спины? Юри уловил бы тяжелые людские шаги по скрипучему, недавно выпавшему снегу. Если только… дух погибшего ребенка, что привязан к своему убийце костями. Он недооценил противника и сейчас расплачивается за это.

Слишком поздно. Юри утонет в озере, а его тело поглотит темная глубина. Виктор… Главное, чтобы они не добрались до Виктора. Силы появляются будто из ниоткуда, будто предки, приходившие к Юри в видениях, и в этот раз решили ему помочь, поделившись тем немногим даром, что остался у них и после смерти. Он даже не слышит, а ощущает хруст чужих пальцев, и хватка ослабевает. Юри тут же выныривает, жадно хватает ртом воздух. Как только в ушах перестает звенеть, возвращаются звуки.

— Юри! — кричит знакомый голос, — Это она, все это время была она! Я нашла останки бедной девочки!

Изабелла. К ним по снегу несется Изабелла Леруа, проваливаясь в снег, поднимая подол платья. Схватившись за сломанные пальцы, прямо на Юри зло смотрит Натали Леруа. Мать Жан-Жака.

— Никогда не любила эту шлюху и не зря, — выплевывает она.

У Юри нет с собой кинжала, чтобы защититься, он измотан борьбой с водами озера и до сих пор не может отдышаться. Каковы шансы на хороший исход этой борьбы?

— Изабелла, иди к Виктору… к королю, — Изабелла раздумывает некоторое время, но понимает, что здесь она не сможет сделать ничего, кивает и бросается назад, к безопасному укрытию.

— Ты ведь знаешь, что после твоей смерти все охранные амулеты перестанут действовать? — интересуется Натали насмешливо.

— Какая вам выгода от смерти короля? Разве вашей семье не были даны привилегии… — Юри тянет время, хотя от этого толку мало. Ноги и так уже практически перестают ощущаться от пронизывающего холода. Впрочем, стоящая напротив него женщина тоже вряд ли устойчива к ледяной воде.

— Дело во власти, хотя тебе это вряд ли понятно. Нужен правитель, которого можно контролировать. Кто-то, кто еще не обрел умения самостоятельно принимать решение, подвержен влиянию. И чье сердце не занято.

— Принц Юрий.

— У меня растет прекрасная послушная дочь. Она, не задавая вопросов, поднесла нужные стрелы принцу. Если бы только Джей-Джей слушался советов и не привел в дом эту девку.

Конечно. Вот кто истинный глава семьи. Всем всегда заправляла Натали Леруа, под маской заботливой жены и матери. Впрочем, она вполне могла дурманить разум мужа, если давно открыла в себе склонность к колдовству. Она же и пыталась избавиться от Изабеллы, нежеланной невестки. У нее бы получилось, кости невинного ребенка обладают огромной силой. Юри практически видел эту картину перед глазами. Девочка болела, была слабенькая, очевидно, что уже не поправится. И ради этих костей… Она убила дочь прежде, чем та умерла сама от болезни. У Натали Леруа оставалось еще много детей.

Она теснит Юри дальше, в глубину озера. Выйти на берег она ему не позволит. Сейчас, окрыленная предстоящей победой, она кажется необычайно сильной, шепча слова проклятия. Рукой с уцелевшими пальцами Натали достает из рукава платья кинжал.

— Надо было сразу воспользоваться им, но утонуть в озере силы было так…символично. Отправиться на встречу с предками на тот свет.

— Мое время еще не пришло.

Спасет ли рябина от заговоренного кинжала? Юри в этом сомневается, но ему нечем отбиваться. Он уворачивается от первого взмаха, набирает побольше воздуха и ныряет в воду. Главное, быстрее проплыть, пока руки не сковало болью и ледяным холодом. Иначе уже не вынырнуть. Юри чувствует, как наугад тыкает кинжалом в воду Натали Леруа, но каким-то чудом промахивается.

Он выныривает в нескольких метрах от нее, прикидывая, как быстрее выбраться на берег. Ему срочно нужно выходить из воды. Одежда на ветру уже начала покрываться ледяной коркой.

— Ты не сможешь находиться в воде долго, — еще один замах кинжалом, на этот раз смертоносный, Юри понимает, что слишком вымотан и вряд ли успеет увернуться. Но броска не происходит. Натали Леруа замирает, ладонь, сжимавшая кинжал, медленно раскрывается, и оружие падает в озеро, чтобы исчезнуть в нем навсегда. На губах женщины проступает кровь. Через мгновение она проваливается в темноту вод, и Юри успевает разглядеть торчащий из ее спины охотничий нож.

— Я же говорил, что не промахнусь, — Виктор стоит на берегу, поддерживаемый Изабеллой, и устало улыбается.


***

— Виктор, я не умру от переохлаждения, со мной все в порядке, — Виктор приходит каждый день, невзирая на недовольство советников и Юры. Его рана, несмотря на все препятствия лечению, затянулась довольно быстро. Тем более, больше не было человека, способного помешать выздоровлению темной магией. А способностей Юри хватило на то, чтобы о неудачной охоте напоминал только шрам.

Зато Виктор не может не беспокоиться о самом Юри.

«Ты слишком долго провел в воде и чуть не утонул».

«Тебе срочно нужно найти более теплое жилье».

«Я принес еще одну шкуру волка, чтобы было теплее».

И нельзя сказать, что Юри не трогает эта забота. В глазах Виктора он видит бесконечную любовь. Теперь им можно не беспокоиться о том страшном видении. До появления нового.

— Я ни за что от тебя не откажусь. — Виктор берет Юри за руку и подносил ладонь к губам. — Мы со всем справимся. Обещаю.

— Я всегда буду с тобой, — говорит Юри в ответ и привлекает Виктора ближе. Они сильны, пока защищают друг друга.

Никто не знает, как сложатся их жизни в дальнейшем, но этот момент щемящей нежности и близости останется с ними навсегда.


***

Натали Леруа до сих пор не нашли, и город разносит сплетни о появлении кровожадного голодного зверя в лесу. «Вот кто ее утащил!» Джей-Джей переживает больше всех и берет с Изабеллы слово, что она никогда не пойдет туда одна даже солнечным летним днем. Он переживает о матери, Изабелла видит, но не может открыть ему правду. Это не только ее тайна. Да и станет ли Джей-Джею легче, узнай он, что его мать промышляла темной магией? Они с Юри захоронили останки несчастной Мадлен, проведя очистительный ритуал. Теперь ее дух будет свободен.

Зато Изабелла может переключить внимание мужа на кое-что совершенно иное.

— Как мы назовем нашего сына? — он ласково целует ее живот, прижимается к нему ухом, желая услышать своего ребенка, убедиться, что с ним все в порядке.

— Это будет дочь.

— Откуда ты можешь знать?

— Чувствую.

«Это будет девочка. Девочка с даром провидицы».

@темы: фанфик, Yuri!!! on Ice

---

Плащ из лунного света

Эту работу я принесла в самом начале. И писала эти несчастные 500 слов очень долго. Мучилась-мучилась, но хотелось) На этой битве, как уже заметно, у меня вообще поперла сказочная тема.
Для прекрасной Дэнни Р

Название: Плащ из лунного света
Бета: sant@_lucia
Размер: драббл, 552 слова
Пейринг/Персонажи: Виктор/Юри
Категория: слэш
Жанр: AU, сказка
Рейтинг: G
Примечание: по мотивам японской сказки
На фикбуке

Не сыскать было во всей округе завидней жениха, чем Виктор. Всем был хорош: нрава легкого, красы неземной, да и семья из богатых. Да только не по вкусу были местные девушки и юноши, не билось при взгляде на них сердце, птицей из груди вырываясь. Так и жил Виктор один, ждал половинку свою, знал, что однажды обязательно повстречает.

И вот возвращался он как-то ночью домой мимо озера. Только луна на темной воде освещала путь, да показался вдруг из ночной тьмы силуэт незнакомый. Пригляделся Витя — на берегу юноша стоит в белой рубашке, на шее черные камни сверкают. А сам темными глазами на дорогу лунную смотрит. Хрустнула ветка под ногами, вздрогнул незнакомец, взор свой на Витю обратил.

Забилось сердце у Виктора быстро-быстро, на щеках румянец проступил — понял он, что судьбу свою встретил. И спросил сразу:

— Будешь мужем моим? Соглашайся, не пожалеешь!

А у самого голос от волнения дрожит, вдруг отказ прозвучит в ответ. Но улыбнулся незнакомец, кивнул:

— Буду. Если пообещаешь не расспрашивать о прошлом моем.

Виктор готов был в тот момент пообещать все чудеса на свете, не показалось ему условие сложным.

— Обещаю. Но назови хотя бы имя свое.

— Юри.

Сыграли свадьбу, и поселился Юри в доме мужа. Зажили счастливо. Полюбил Виктор Юри всем сердцем — взгляд его внимательный, руки ласковые, улыбку кроткую, да слова разумные. Век бы так жить и радоваться. Любовь день ото дня крепла, и не было дома теплее, чем дом Виктора с Юри. Да только заметил Виктор однажды, что пропадает из постели супружеской муж его каждый месяц, а поутру возвращается. И спросить бы его, куда ходит, да не ответит, покраснеет и отмолчится. Да и обещал же не расспрашивать! Закралась в душу Виктора ревность жалящая, пошел он к старой гадалке, что жила на окраине леса, показал ей камни черные, те самые, что были на Юри в их первую встречу.

— Невмоготу мне сомнениями терзаться, бабушка. Помоги вызнать, куда уходит супруг мой по ночам?

Зажмурила глаза гадалка, зашептала что-то над камнями. Потом пристально посмотрела на Виктора и помедлила, прежде чем произнести:

— Сотки плащ на лунном свету, и при полной луне накинь на мужа своего.

Так и сделал Виктор. Вышел он во двор при свете луны и соткал полотно, при лунном же свете и плащ вышил. Красоты неописуемый, белый и прозрачный, словно сам лунный свет впитал.

Дождался Виктор следующей полной луны. Вышел вечером Юри на веранду, руками себя обхватил, зябко на улице.

— Сердце мое, накинь плащ, согрейся, — пропел Витя и набросил ткань на плечи супруга. Обернулся Юри, посмотрел грустно и с упреком, но не успел ничего сказать, растаял, словно туман.

Всю ночь ждал Виктор, когда взойдет солнце, но и на утро не вернулся супруг. Испугался Витя, бросился обратно к гадалке. Та и говорит:

— А если хочешь еще раз его увидеть, иди к озеру при полной луне. Там и жди.

Месяц терзался Витя, скучал по Юри своему. И в ночь полной луны побежал на берег темного озера. И в самый глухой час увидел он белую тень на лунной дорожке. Плыла тень не касаясь ни земли ни воды. Смотрит Виктор: это муж его в белом плаще. Приблизился Юри, посмотрел с любовью и тоской, прошептал тихо:

— Не будем мы теперь вместе, Витенька. Зачем накинул ты мне на плечи лунный плащ? Каждое полнолуние был я спутником бога ночи, но возвращался к тебе. Теперь же вечно служить ему буду. Прощай, сердце мое.

Вернулся Юри на лунную дорогу и навсегда растворился в ночной тьме.

@темы: фанфик, Yuri!!! on Ice

---

Из крови розы лилии растут

Работа для команды янгд эдалта) Та самая, что "принес спецквест еще до визитки". Очень ровно совпала тема.
Книга, по которой это написано - замечательная, хотя и очень больная. В смысле душевной боли в обеих сюжетных линиях.
Люблю эту небольшую работу)

Название: Из крови розы лилии растут
Размер: мини, 1046 слов
Канон: Дженнифер Донелли «Революция»
Пейринг/Персонажи: Амадей Малербо
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Из крови розы лилии растут», — помнит Амадей семейный девиз, но давно уже не верит.
Примечание/Предупреждения: неграфичное описание казней.

От родителей у Амадея остается лишь шкатулка с миниатюрами и воспоминания. Фамильный замок давно уже разорен, а вещи растащены или уничтожены. Клеймо дворянина больше не преследует его, отрекшегося от короля, от чести, от собственного отца. Отец сделал все, чтобы спасти его, даже через отцовское проклятие. Сейчас Амадей это понимает, но на суде не смог скрыть своей боли и обиды. Как не смог позволить себе закрыть глаза, когда лезвие гильотины опустилось на шею матери. Несмотря на крики толпы, Амадей отчетливо слышал этот ужасный звук, когда голова отсоединилась от тела. Мать не закрыла глаза перед смертью, и, казалось, что отрубленная голова с укором смотрит на всех свидетелей казни. Этот взгляд, этот звук до сих пор преследуют Амадея в кошмарах.

Революция должна сделать всех равными.

Революция даст хлеб простому люду.

Революция лишает семьи кормильцев.

Революция не дает Амадею писать музыку.

В Париже он сочиняет веселые мелодии для театров — звонкие однодневки с простыми мотивами, которые легко запоминаются и так же же легко забываются через некоторое время. Это дает хоть какой-то прокорм, но несмотря на это Амадей всегда ходит голодный и не может расплатиться с долгами. Если бы отец был жив, то разочаровался бы в своем сыне, которого с детства считал гением. Талант, который горел раньше, теперь тлеет где-то в глубине сердца маленьким угольком.

Иногда Амадею снится Вена. Город, которого он никогда не знал, но так хотел туда попасть. Столица музыки, которая принимает всех, хоть и не со всеми милостива. Возможно, именно Амадей стал бы любимцем Вены, очаровав ее восхищенным и ясным взглядом. Где-то там живет со своей семьей мудрый Антонио Сальери, который берется обучать талантливых учеников бесплатно. Возможно, он взял бы и Амадея.

Во сне Малербо добирается до границы Австрийской империи, сменяет экипажи один за другим, и в конце концов его нога ступает на каменные улицы Вены. Здесь нет революции, на площади не стоят гильотины, политические лозунги не перемешиваются с криками голода и боли. Тогда Амадей просто садится на ступени театра и начинает играть. Он снова может писать музыку, ту, что звучит еще отголосками где-то внутри. Он не узнает людей, пришедших его послушать, но знает, что среди них великие композиторы, музыканты, певцы. Вот в толпе мелькнул напудренный парик Моцарта, строгий Глюк, сосредоточенно наблюдает, а молодой Бетховен, ученик Сальери, нахохлившись стоит рядом со своим учителем. Когда Амадей закончит играть, что они все скажут? Какой приговор подпишут?

Этого Малербо никогда не узнает, потому что каждый раз просыпается и встречает новый мучительный день. Если бы не воля к жизни, возможно, однажды он предпочел бы не проснуться вообще.

Когда 10 термидора к площади Революции везут Робеспьера, Амадей не идет на площадь, но платит несколько монет хозяину таверны, чтобы занять место на крыше. Он будет смотреть на казнь, надеясь почувствовать в душе удовлетворение. Террор закончится, отец будет отомщен. Робеспьер едет в повозке, сопровождаемый тысячами ликующих людей и палачом, и яростный взгляд его заставляет людей давиться собственными выкриками.

— Смотри! Смотри! — повторяет сам себе, шепчет одними губами. Когда голова Максимильяна Робеспьера отделяется от тела и скатывается в корзину, Амадей понимает, что казни его больше не трогают, и никакой радости от этой смерти он тоже уже не чувствует. Скорее, какое-то горькое равнодушие течет сейчас по его венам, отравляя весь организм.

Вместе с другими музыкантами он играет для родственников жертв террора, повязывая алую ленту на шею. Мать и отец заслуживают памяти и скорби.

Потом они с приятелями пьют в кабаках, говоря о том, что теперь все будет по-другому. Восстановится порядок, справедливость восторжествует. Амадей кивает в ответ, понимая, что это ложь. Лучше не будет, но надо жить и не высовываться. Лучше развлекаться по ночами с такими же нищими друзьями, забываясь в алкоголе и разговорах, чем спать и слышать музыку, которую забудешь поутру.

«Из крови розы лилии растут», — помнит Амадей семейный девиз, но давно уже не верит. Из крови ничего не может вырасти, она впитывается в камни площадей и мостовых, течет по стокам, в кровь казненных опускают женщины свои платки, чтобы потом продать. Но из крови ничего не растет. Белое не проявится на красном. Так и музыка не рождается из нищеты и голода. С каждым днем пишется все хуже и хуже, Амадей выдавливает из себя безделки-пьески, а хозяева маленьких театров платят за них все неохотнее.

Все дело в том, что забыть свое горе совсем непросто. Как и забыть свое настоящее имя. Шарль-Антуан де Оверни все еще жив, жалкая и нищая жизнь Амадея Малербо не может затмить его. И эта память его самое большое сокровище в мире. Но скорбь подтачивает силы и не дает играть.

Амадей не спит, старается не спать, работает до полного истощения, чтобы не видеть снов. Чернота приносит спокойствие и иллюзию спасения. Он задерживает заказы, понимая, что театры не станут ждать и скоро совсем откажутся от его услуг. Пальцы непроизвольно наигрывают аккорды, но получается в итоге не мелодия, а режущая слух какофония. Кажется, даже тлеющий уголек таланта в нем погас окончательно.

Пока однажды парижскую ночь не озаряют огни фейерверков. На улицах говорят, что это в честь маленького Луи-Шарля, томящегося в Тампле, а загадочного поджигателя прозывают Зеленым Призраком. Амадея это только раздражает, и все равно в ночь, когда небо озаряется огнями, он высовывается из окна и не в силах оторвать взгляд. Человек, который это делает, определенно глуп. Уже ведется охота, поймать Зеленого Призрака вызвался генерал Бонапарт, и он его поймает рано или поздно.

— Как глупо рисковать жизнью вот так, — говорит Амадей, содрогаясь внутри. Его семья отдавала жизни за королей, за семейную честь, родители не стали исключением, только он сам… Впрочем, он уже не Шарль-Луи де Оверни. Он Амадей Малербо, музыкант и несостоявшийся композитор. Но если бы он снова смог писать музыку, то написал обязательно назвал что-нибудь в честь этих фейерверков.

А потом Амадей вытаскивает из катакомб Зеленого Призрака, несмотря на то, что она все отрицает. И правильно делает, здесь нельзя доверять никому. Но сам Амадей внезапно показывает ей шкатулку и миниатюры. Свою семью, которой больше нет.

— У моей семьи есть девиз.

— Из крови розы лилии растут, — говорит она, и Амадей уже ничему не удивляется.

И они играют вместе, нестройно и неуверенно, но это не концерт, это боль все же пробила рану и теперь течет через нее красным потоком. Но это несет облегчение. Амадей опустошается, отпуская от себя застарелую горечь, неудовлетворенную месть, злобу и равнодушие. Можно взять другое имя, но нельзя влить в себя другую кровь, отречься от семейных заветов.

Они играют несколько часов подряд, а потом Амадей засыпает без сил и сновидений.

Быть может, из его пролитой крови однажды что-то вырастет.

@темы: фанфик, Young Adult, зфб

---

Наше личное никогда

Работа, которая чуть не пролетела над ЗФБ как фанера над Парижем ладно, были еще и Бражники
Задумывалось это как мини, небольшая сказка, я такие периодически писала по фандому, особенно в самом начале своего пребывания. Дописать не успела, накрыло сессией, потом медкомиссией, в итоге дописывался фик под командный дедлайн. Я уже успела влететь в личку к Зю, чтобы спросить, надо ли оно, ничего ли, что я принесу чуть попозже. Меня успокоили, что все норм. На 5000 слов я поняла, что это уже не мини)
Спасибо большое бете, которая углядела глупую тавтологию в тексте и указала на кривые фразы, надеюсь, мне удалось сделать текст в итоге понятнее.
А перед выкладкой я запаниковала... И предложила снять работу вообще потому что "она дурацкая и никому не понравится". Не знаю, как Зю меня не убила тогда. Работа, конечно же, пошла в выкладку.
И она мне на самом деле нравится. Легкая и светлая)

Название: Наше личное никогда
Бета: Ottu (напишите мне, если есть на фикбуке, я добавлю и туда)
Размер: миди, 6537 слов
Пейринг/Персонажи: Виктор/Юри, Юра, Мила, Георгий
Категория: слэш
Жанр: сказка, фэнтези
Рейтинг: G
Краткое содержание: Раньше Юри никогда не думал о поездах. А потом его семье пришлось переехать в маленький городок со старой железнодорожной станцией, где он и встречает проклятый поезд из старых сказок.
На фикбуке

— Сокровища? Да, они нашли сокровища, карта указала путь. Они перетаскивали золото, пока не набили им вагоны своего поезда, — Минако отпила еще немного теплого вина и чуть прокашлялась, тем самым немного испортив момент. Мари, сидевшая рядом, нетерпеливо поморщилась, хотя весь вечер старательно делала вид, что уже слишком взрослая для сказок. Но родителям сейчас приходилось задерживаться на работе допоздна, поэтому Хироко звала Минако, чтобы та приглядела за детьми. В итоге, правда, выходило, что это Мари и Юри присматривали за Минако.

В окно нещадно били крупные капли дождя, это время года вообще оказалось богато на ливни и бури, в соседском домике и вовсе выбило надежные, на первый взгляд, ставни. Юри подумалось, что родители сегодня уже не вернутся, в такую погоду лучше всего укрыться.

— Но это же не вся история, Минако? — гораздо больше Юри хотелось услышать продолжение сказки.

— Конечно не вся. Золото оказалось проклятым. Или, быть может, так отомстил угнанный поезд за своего первого хозяина… И четверо не смогли с него сойти - поезд не отпускал их. Умереть они тоже не могли, хотя пытались и не один раз, когда поняли, на какую судьбу обрекли сами себя.

— Но кто же их спас?

— Никто, Юри. Это не такая история, где проклятие можно снять. До сих пор проклятый поезд с несчастными душами ездит между мирами, и наши герои не могут его остановить. Впрочем, как рассказывала мне моя мама в свое время… у них есть одна ночь в году, когда они могут сойти на землю, ощутить ее под ногами и снова почувствовать себя живыми. Если неосторожный путник сядет на этот поезд, то проклятие падет и на него. И будет он вечно скитаться вместе с остальными.

— Надо же, — протянула Мари. — Я думала, что обязательно в конце найдется какая-нибудь избалованная богатая девчонка, которая расколдует их всех и, конечно же, выйдет замуж за самого красивого.

Действительно, эта сказка не была похожа на другие, рассказанные Минако. Наверное, поэтому она и запомнилась Юри надолго. Раньше Юри никогда не думал о поездах. А потом его семье пришлось переехать в маленький городок со старой железнодорожной станцией, когда-то служившей чуть ли не главной достопримечательностью. На станции собирались торговцы, женщины открывали лавки с едой, в которых продавали путешественникам горячие печеные яблоки и пироги. Дети собирали полевые цветы и с трогательными улыбками на лицах протягивали букетики людям, вышедшим прогуляться по платформе. Но время шло, были построены новые пути, гораздо более удобные. Теперь путешествие занимало гораздо меньше времени.А местная станция стояла одинокая и пустая, лишь иногда к ней подходили грузовые поезда да редкие туристические.

Семье Юри пришлось сюда переехать, потому что у отца наступили «трудные времена», как называла это мама. Мари сквозь зубы добавляла, что они теперь не могут позволить себе дом, в котором жили много лет. Юри, которому недавно исполнилось двенадцать, больше всего было жалко расставаться с Минако, ведь она уже давно стала частью его семьи. Мари, как самая старшая, восприняла все более стойко, а вот Юри шмыгал носом и, когда город окончательно скрылся за поворотом, заплакал. Новая жизнь в незнакомом городе ему казалось чем-то страшным и не сулящим хорошего впереди.

Новый дом оказался меньше того, где их семья жила раньше, небольшой садик во дворе давно зарос, но Хироко, улыбнувшись, сказала, что обязательно займется этим и приведет все в порядок.

— Зато будет тихо вокруг, — дом находился немного за самим городком, на небольшой возвышенности, за которой и виднелась железная дорога.

— А поезда? — не понял Юри. Ведь они всегда так грохочут, когда несутся мимо…

— Здесь уже почти никто не проезжает.

Хироко, несмотря ни на что, сохраняла в себе веру и надежду на лучшее.

— Дому просто нужно немного времени, чтобы ожить. Вот увидите — мы все устроим просто замечательно. Потрудиться пришлось всей семье, но вскоре они на самом деле привыкли к их домику с маленькими комнатами, такими, что привезенная мебель в них еле умещалась. Но Хироко сумела создать уют, и их положение уже перестало казаться таким уж грустным. Да и в городке все отнеслись к новым жителям со всем дружелюбием и заботой. Только вот Юри всегда было трудно заводить друзей, поэтому пока он с тоской поглядывал на Юко, которая жила на главной улице и была немного постарше. Он часто ее видел, когда ходил в лавку пекаря. Почему-то больше всего Юри хотелось подружиться именно с Юко. Она была отважной (перепрыгнула с одной крыши дома на другую раньше всех мальчишек) и доброй, по крайней мере, Юри так казалось. Но подойти к девочке, у которой уже был лучший друг, он так и не решился. В ту ночь Юри очнулся от шума. Окно в его комнате было открыто, день выдался на редкость жарким, и только вечером пришла долгожданная прохлада. Спать в душном помещении Юри не мог, поэтому и оставил форточку нараспашку. Он поворочался в постели, надеясь, что шум сейчас прекратится, но надежды были тщетными, а через несколько мгновений окончательно проснувшийся Юри смог разобрать и природу странного шума. Всем местным был знаком этот звук. Так стучали колеса по рельсам.
«Что? Но смотритель не говорил о ночных поездах», — Юри знал, что уже несколько лет составы не приезжали на станцию ночью, поэтому смотритель часто просто закрывал служебные помещения и уходил домой. Здесь все расходились по домам с наступлением темноты. Юри спрашивал маму, почему так, но Хироко лишь качала головой, говоря, что это связано с местными поверьями. В итоге Юри решил, что они просто чего-то боятся. Но его самого темнота нисколько не пугала. И сейчас он тоже не испытывал страха, вылезая через окно в сад.

До станции было всего ничего — пробежать через пролесье и вдоль железной дороги по покатой насыпи. А там уж забраться на платформу не составит труда. Юри знал, что должен встретить этот поезд. Ведь больше никто не придет, а приехать на совершенно пустую ночную станцию, должно быть, для туристов очень страшно. Чтобы хоть немного поднять настроение людям, которых Юри еще совсем не знал, по пути он нарвал немного земляники, цветы же давно закрыли свои бутоны и погрузились в сон. Как и весь город. Казалось, сейчас не спал только один Юри да несколько ночных животных, что не подходили близко к людям, но давали знать о себе шорохами и иногда - пением.

Жаль, что не получилось сорвать цветов. Юри мысленно жалел и о том, что не сообразил взять чего-нибудь из дома, например, мамино печенье, что за короткое время уже стало известно на весь городок. Пекарь беззлобно подшучивал, что Хироко теперь его самый страшный конкурент.

Как оказалось, Юри добрался до места назначения быстрее, чем поезд. Тот, казалось, вовсе не спешил, замедлив ход заранее, и теперь мог вообще остановиться, не доехав до платформы. Сам паровоз походил на огромного зверя иных миров — черного и страшного, но при этом уже стареющего и, наверное, уставшего.

«Ну что за мысли, Юри. Нашел, чего бояться. Локомотивы не живые существа, а машины, созданные людьми и магами», — сам себя успокаивал Юри, но все равно предпочел спрятаться за стеной пустеющей билетной кассы. Сначала посмотреть, что за люди такие приехали, а потом уже выходить встречать. Поезд издал гудок и, пустив пар, начал окончательно останавливаться. Не дождавшись полной остановки, с верхней ступеньки на платформу спрыгнул мальчик.

— Ну и куда ты нас завез, Виктор? Это же просто дыра! И что, ночь мы должны провести здесь? — он возмущенно пробормотал что-то еще, но за шумом поезда Юри не смог расслышать, что именно. Выглядел незнакомец не особенно дружелюбно.

— А я еще раз напомню, что в принципе нам нет никакой разницы, и в этот раз мы не придерживались маршрута… — из маленького окошка будки высунулась рука и показала неопределенный жест, но смысл был более чем ясен, мол, успокойся.

— Что не значило, что ты должен был привезти нас в эту глушь.

— Скажи спасибо, что не посреди поля, как… сколько прошло с тех пор? — следующей на платформе появилась девушка в длинной черной юбке, она тоже спрыгнула на платформу и - Юри показалось - облегченно вздохнула.

— Я уже не считаю, — следующий пассажир прыгать не стал, просто аккуратно сошел с поезда и громко вдохнул ночной воздух. — Хорошо-то как.

«Сколько же их?» — Юри нервно сунул ладонь в карман, совершенно забыв, что недавно набил их кустиками земляники, и сейчас случайно раздавил несколько ягод. Липкий сок неприятно ощущался на пальцах.

Наконец, из будки вышел и машинист, тот самый, на которого ругался мальчик. Он называл его Виктором.

— Итак, Гоша, Мила, в этот раз в город отправитесь вы?

— Виктор, ты мне обещал! — возмутился мальчик.

— Да? — Виктор задумался. — Странно, я этого не помню.

Компания совершенно не выглядела растерянной, вряд ли их вообще следовало встречать. Странно, что они прибыли не по расписанию, смотритель станции наверняка об этом ничего и не знал. Они грабители? Контрабандисты? Угоняющие поезда бандиты? Из тех, про кого рассказывают страшные истории на ночь. Нужно было подавить в себе любопытство, уйти и оставить все как было. Но Юри не успел ничего из этого сделать. Его заметили. — Эй, а это кто тут? Сейчас я его поймаю, — Юри прикинул, что успел бы добежать до края платформы, спрыгнуть на землю и убежать. Кто будет его искать среди ночи? Но он не стал убегать. Он вышел на свет паровозного прожектора.

Этой встречи, похоже, не ожидал никто. Девушка осматривала Юри с любопытством, чуть наклонив голову и улыбнувшись. Мальчик - настороженно, с нескрываемой неприязнью, Виктор с растерянностью.

— А… что ты тут делаешь? — после примерно минуты напряженного молчания спросил он.

— Я… встречаю.

— Кого?

— Наверное, вас, — с этими словами он запустил руки в карманы и вытащил многострадальные кустики земляники с уцелевшими на них ягодами. — Я просто не нашел цветов, что распускаются ночью. Все спят.

Юри подошел поближе и протянул машинисту этот жалкий гостинец. Тот замялся, но тут же его лицо расцвело в улыбке.

— Ах вот как. Что же, благодарю. Нас давно не встречали, поэтому мы все… — он повернулся к своей команде и закончил, — растерялись. Меня зовут Виктор, а это Мила, Георгий, он же Гоша, и наш Юра.

— Боишься? — Юра ухмыльнулся, но совсем не страшно, поэтому Юри смело ответил.

— Нет!

— Юра, не будь вредным, не пугай ребенка, — Мила подошла совсем близко и начала дергать Юри за щеки. Тот не посмел просить ее так не делать.

— Такие милые пухлые щечки! Я так давно не видела детишек!

— Юри, сколько тебе лет?

— Двенадцать. Я живу здесь недалеко, услышал поезд и решил… что это очень одиноко, когда тебя на платформе никто не встречает.

— Сейчас расплачусь от умиления, — Юра будто бы отошел и изо всех сил показывал, как ему все неинтересно.

— Скажи, а в вашем городе есть магазины? Нам купить бы кое-что из вещей и еды…

— Есть, но все лавки давно закрыты. По ночам никто не работает, да и город… здесь рано ложатся спать. Но если что-то нужно, то можно оставить на прилавке деньги. У нас многие так делают. Все друг друга знают и доверяют, — действительно, непорядочного человека быстро бы нашли и осудили всем городом.

— Тогда, как и договаривались, Гоша и Мила - в город…

— А я просто пойду отсюда подальше, — и Юра, не дождавшись разрешения, уже спрыгнул с платформы на землю и неспешно пошел вперед. — Не боитесь, приду вовремя. Как же иначе.

Последние слова прозвучали особенно горько.

— А я только хотел поручить ему охранять состав.

В голове Юри в принципе не укладывалось, как можно украсть поезд.

— Думаете, кто-то решит его украсть?

— Ну, нам-то однажды пришло в голову.

И тут обрывочные фрагменты в голове Юри сошлись в одну картинку. Это же они! Странный поезд, команда, обманувшая своего предводителя, проклятое золото… Но разве они не должны были быть более… страшными? Озлобленными? Виктор нисколько не напоминал рокового проклятого машиниста. Впрочем, Юри в свои двенадцать и не особо представлял, как должны выглядеть настоящие охотники за сокровищами.

— Вы украли поезд?

— Ну, формально он был не наш, но я ездил на нем к тому времени уже несколько лет. Думаю, Яков разозлился тогда. Ждать было нельзя. И, как назло, это оказался именно тот случай, когда лучше было подождать.

Юри не знал, кто такой этот Яков, поэтому мало что понял. Гоша и Мила принесли целую корзину хлеба и пирогов.

— Мы оставили золото на прилавке, значит, это не воровство, — подмигнула Мила Юри, откусывая большой кусок. — Мы ж не какие-то там грабители.

Странно прозвучали эти слова от тех, кто украл поезд, а потом и золото. Или если клад, то это на самом деле не воровство?

«А кто же вы тогда? Зачем вам понадобились сокровища?»

В сказке Минако явно было рассказано не все. Так почему бы и не спросить у них самих.

— А зачем вам нужно было золото? — Мила даже перестала жевать. Они с Гошей переглянулись, молчаливо о чем-то договариваясь.

— А для чего обычно людям деньги? На самом деле мне очень не хватало денег на учебу. А мне очень хотелось учиться. Очень.

Гоша долгое время молчал, но потом ответил:

— Я собирался финансировать одно путешествие… Важное. Открытие, которое изменило бы ход истории.

— Юре было нужнее всех, — Мила огляделась вокруг, будто опасалась, что их могут услышать. — Для дедушки. А Виктор так и не признался.

Юра запрыгнул на станцию так внезапно, что напугал всех остальных. Пальцы его были испачканы в чем-то красном.

— Расслабьтесь, это земляника. Там полянка такая есть — ягод полно.

Виктор склонил голову на бок, и челка закрыла ему один глаз.

— А нам, значит, не принес?

— Иди и сам ищи!

Юри знал, про какую поляну говорит Юра, ибо сам любил собирать там ягоды.

— Я покажу. Как-то незаметно по дороге Юри рассказал Виктору о себе практически все. Про Минако и ее сказки, о затруднениях в семье и переезде в этот городок. О Юко, с которой он очень хотел дружить, но не знал, как познакомиться. Поляна нашлась быстро, луна освещала путь. И тишина. Если еще недавно пролесье встречало Юри шорохами и звуками ночных зверей, то сейчас все замерло. Это было странно.

Виктор лег прямо на траву, чтобы не нагибаться постоянно, и теперь отправлял ягоды одну за другой прямо в рот. Юри ходил чуть поодаль, собирая землянику в ладони. Когда ягоды уже не помещались, он вернулся к Виктору и предложил ему угоститься.

— Самая вкусная земляника — только что сорванная. В моем мире тоже была такая. Почти. Они сидели так еще некоторое время, пока тишину не пронзил паровозный гудок. Виктор неохотно поднялся, отряхнул руки, испачканные соком. У Юри тоже ладони были совсем липкие.

— Пора возвращаться.

На станцию возвращались в молчании. Еще один гудок. Юри успел заметить, как изогнулись в горькой усмешке губы Виктора, но тот уже через мгновение снова добродушно улыбался.

— Думаю, тебе все же стоит подойти к Юко, не думаю, что она тебе прогонит. Тем более, лучше потом жалеть о сделанном, чем о том, что не свершилось.

— Сказал человек, который теперь прикован к проклятому поезду! — из окна высунулся Юра и показал Виктору язык.

— Спасибо, Юри. На самом деле нам всем этого не хватало… Того, кто встречает. Общения с кем-то помимо… — он вздохнул и опустил руку в карман, нащупывая что-то. — Ты подарил нам так много, я же могу дать тебе только это. Правда, они давно уже не ходят.

Это были карманные часы на цепочке. Кое-где позолота уже облупилась, но это нисколько не портило их общего изящества. Гравировка на крышке с изображением большой снежинки, Юри узнал ее сразу, хотя снега в этих краях практически не выпадало. Наверное, там, откуда родом Виктор, снега было намного больше.

— Я никогда вас не забуду! — Юри благоговейно дотронулся до часов, сжал в ладони цепочку, будто боясь, что подарок растворится в воздухе.

Виктор запрыгнул на ступеньку и скрылся в машинистской будке. Из открытого окна донеслось:

— Прощай!

И проклятый поезд, издав последний, третий, гудок, тронулся. Юри провожал его взглядом, боясь дышать. Выдохнуть он смог, только когда последний вагон скрылся во тьме. Виктор и все остальные покинули этот мир и снова будут весь год скитаться без единой остановки. Над городом вновь повисла тишина, но вокруг уже начинала просыпаться природа. Первыми встали птицы, приветствуя трелью новый день. Но кроме пения птиц было и еще что-то. Юри не сразу смог обнаружить источник звука. Он поднес к уху часы, чтобы убедиться, что ему не показалось. Это действительно было тиканье.

Часы снова ходили.


***

— Юко, не выдумывай, зачем тебе эта предсказательница? — Нишигори ворчал только для виду, Юко он бы все равно не переспорил. Если она сказала «пойдем посмотрим на приезжую предсказательницу», значит пойдут все. Это на самом деле было главной новостью последнего времени, не считая известия о скором отъезде Юри в Академию для магов. Проявившейся дар стал сюрпризом для всех, тем более для самого Юри, который не верил до последнего в то, что это происходит именно с ним. Это просто шутка какая-то, скоро придет письмо, где будет сказано, что в администрации ошиблись, никакой стипендии предоставлено не будет, и никуда Юри не поедет. А если и поедет, то неизвестно, как все сложится в учебе. Дар, проявившийся так поздно — в восемнадцать лет! — когда в основном, магически всплески проявлялись в шестнадцать. Большинство студентов будут младше Юри, и это как-то неловко и глупо. Примерно об этом он говорил с Мари, которая даже не дослушала. «Ты же сам понимаешь, что все равно поедешь, если по-настоящему хочешь». Мари оказалась права, как и всегда. Юри очень хотел уехать. Не потому что в городке было плохо, наоборот, со временем семья Кацуки стала неотъемлемой его частью, будто жили тут всегда. Юко и Нишигори, которые оказались лучшими на свете друзьями (с Нишигори дружба сложилась не сразу, но не стала от этого хуже). И сейчас, когда до отъезда оставалась неделя, сердце у Юри сжималось от предстоящего расставания. Однако желание идти вперед, предвкушение нового жизненного поворота постепенно нарастало. И от этого противоречия с собственными желаниями и чувствами Юри штормило. Поход к предсказательнице, скорее всего, был попыткой Юко отвлечь его. Чтобы они смогли беззаботно провести последние дни вместе. Ладонь в кармане по старой привычке сжала часы. Он не знал, как объяснить семье странный подарок, и предпочел скрыть. Как и все, что произошло той ночью. Сок раздавленной земляники на пальцах, гудок поездка, который приехал из ниоткуда, людей, существующих лишь в старой сказке, что рассказывала Минако много лет назад. Наутро все показалось сном, пусть необычайно живым и объемным. Но у Юри остались часы, которые вновь пошли, и с тех пор уже несколько лет исправно работали. Иногда по ночам казалось, что он вновь слышит гудок поезда и стук колес по рельсам, но нет. Никаких ночных поездов - ни на следующий год, ни после. Вряд ли они приедут еще, ведь даже в тот раз попали в городок по ошибке. Люди, для которых блаженством было просто ступить на землю. Оставленные Милой и Георгием на прилавке золотые моменты наутро рассыпались в пыль. Они не могли этого знать, ведь никогда не встречали рассвет, не трогаясь в путь. Всего одна ночь в году. Это было слишком суровое наказание.

Юко вылетела из палатки предсказательницы вся красная от смущения, но счастливая.

— Я выйду замуж за Нишигори, — шепнула она Юри на ухо, перевела взгляд на Нишигори и покраснела еще сильнее. Юри пожал плечами. Не надо было ходить к гадалке, чтобы понять, что эти двое нравятся друг другу уже не как просто друзья. В сердце кольнула ревность, и Юри снова попытался подавить это в себе. За лучших друзей нужно радоваться. А такая замечательная девушка, как Юко заслуживает счастья.

— Юри, иди теперь ты! Узнай, что ждет тебя в будущем! — его буквально запихнули в палатку. Женщина, сидевшая на огромных подушках, казалась даже не старой, а древней. Как она до сих пор может путешествовать? Юри замер, не решаясь пройти дальше. Они с предсказательницей некоторое время посверлили друг друга глазами, и гадалка отвела взгляд первая.

— Можешь уходить, — голос ее напоминал треск объятых пламенем дров в камине. — Твоего будущего я не вижу.

Дыхание сперло.

— Что это значит? — Юри показался жалким собственной голос, но выдавить из себя что-то большее он был не в состоянии. Мощь и внутренняя сила этой маленькой пожилой женщины давили. Хотелось не просто выйти, а броситься прочь со всех ног куда угодно, лишь бы подальше от этого места.

— Я не вижу тебя в этом мире.

***

— Ты знаешь, что мы поддержим тебя в любом случае. Какое бы решение ты не принял, — Мари на секунду замерла в дверях, возможно, собираясь сказать что-то еще, но передумала и отвернулась. К величайшему облегчению Юри. Больше всего на свете ему хотелось остаться одному, в своей старой комнате, которую родители сохранили практически нетронутой. Будто и не было этих лет в Академии. Год, оставался еще один год учебы, а Юри не знал, стоит ли ему возвращаться и продолжать что-то делать. Источник сил, небольшой, но постоянный, все же иссяк. Пхичит называл это «ты просто устал, езжай домой и отдохни, вернешься посвежевший». Юри же уехал почти с твердым намерением в большой мир не возвращаться. Хотелось только спать, слушать болтовню Юко и на удивление бойкую трескотню ее дочек, гулять по пролесью. Так можно было не думать о будущем. О выпускных экзаменах, о Челестино, который, кажется, и сам махнул рукой. Стоило ли это затраченных усилий? Первый год учебы был одной сплошной гонкой. Гонкой за своими ровесниками, заранее проигранной. «Посмотри большой мир!» — напутствовали соседи, но Юри из окна маленькой комнаты, которую делил с Пхичитом, не видел никакого мира. Только книги, еще раз книги и постоянная практика. Челестино говорил, что поток силы нужно было разбудить. И если не тренироваться каждый день, то даже слабый огонь затухнет очень быстро. И Юри практиковался. Даже по ночам. Выбирался из комнаты в пустые тренировочные аудитории Академии и раз за разом пытался высвободить поток, подчинить себе, контролировать. Преподаватели знали об этих ночных вылазках, но предпочли закрывать глаза. Это был шанс Юри остаться учиться там дальше, получать стипендию.

Сейчас, оглядываясь назад, Юри не понимал, стоило ли это всех мучений. Он лежал на подушке, но не спал, потому что провалялся в постели практически весь вечер и организм уже просто не мог спать столько. Прямо у уха привычно тикали часы, успокаивая. Юри водил кончиками пальцев по гравировке со снежинкой. За столько лет он знал каждую царапинку, каждую линию. Часы как напоминание самому себе. Обязательно. Обещание. Юри не знал, какое именно, но чувствовал, что подарок связал его с чем-то… В столице он попытался узнать хоть что-то о поездах, путешествующих между мирам, но находил только разные версии той самой легенды. В этом мире поезд только видели, никто из той проклятой команды никогда здесь не жил. Зачем Юри это делал? Наверное, ему нужно было хоть еще на что-то опереться, знания, а не только странные часы, которые так ни разу и не дали сбой с тех пор, как стрелки отмерли в ту ночь на станции. Все это было на самом деле.

Наверное, он все же задремал, потому что, когда резко распахнул глаза, не понял сначала, где находится. Но комната была все та же, хотя что-то действительно изменилось. Юри прислушался, затаив дыхание. Тишина. Не слышно было тиканья. Юри в панике открыл крышку и чуть не застонал в голос от досады — часы остановились. Неужели механизм, исправно работающий много лет, все же не выдержал и умер? Руки задрожали, а Юри безуспешно пытался убедить себя, что ничего страшного и непоправимого не произошло. В конце концов, ему же подарили уже неисправные часы, это просто напоминание о сказочной встрече. Но не так-то и легко избавится от чувства невосполнимой потери.

Тишину прервал стук колес по рельсам. Юри вскинулся и посмотрел в окно. Но ему даже не надо было проверять, что это. Он уже знал. Теперь Юри не прятался, а ждал поезд прямо на платформе. Рука до боли стискивала цепочку часов. Рядом стояла корзинка с продуктами и бутылкой вина из запасов отца. В этот раз он не будет встречать с пустыми руками. Поезд приближался, и Юри оживлял в памяти воспоминания. Тогда паровоз казался ему похожим на невиданное чудовище, большое и опасное. Быть может, детское восприятие, подстегнутое воображением, заставило его так думать. Сейчас, побывав в столице, посмотрев на жизнь больших городов, Юри понимал, что поезд хоть и немного отличается от их местных составов, на самом деле самый обыкновенный. Не считая проклятого золота внутри его вагонов. Гудок, пар, остановка. Юри даже мог сказать, кто спрыгнет со ступеньки первым.

— Мы здесь уже были, ты в курсе? — Юра одним прыжком достиг платформы, даже не покачнувшись. Он не изменился ни капли. Прошло десять лет, но он не постарел ни на год.

— Я все помню. А ты еще кто такой?

На Юри наконец-то обратили внимание, и он не знал, что ответить. Здравствуйте, десять лет назад мы уже познакомились…

— Встречаю вас.

— Подожди, — Мила, выбравшаяся следом, подскочила к Юри и внимательно всмотрелась в лицо.

— Ты тот мальчик! Быть этого не может!

— Кто там, Мила? — Виктор всегда выходил из машинистской будки последним. Он появился в свете фар как привидение, если бы они существовали. Впрочем, если существуют проклятые поезда... Виктор стоял напротив, и Юри помнил этот взгляд голубых глаз, совсем не холодный, а грустный и уставший. Так выглядит человек, чувствующий себя безвременно состарившимся, тянущий ношу не по силам. Узнает ли Виктор его самого? Спустя столько лет, которые для этих несчастных людей уже давно слились в единый поток.

— Мы уже виделись. Мне было двенадцать, — и Юри протянул часы. — Мне двадцать два, — Юри срывал травинку за травинкой и мял в руках. Виктор молча шел рядом. Остальные предпочли не гулять по полю, но провести время на станции за бутылкой вина и угощениями Хироко. Когда Виктор с Юри уходили, Мила блаженно вздохнула, сунув за щеку пряник, а Юра закопался чуть ли не на самое дно корзинки с продуктами.

— Ты подружился с той девочкой?

— Она сейчас замужем за другим моим другом. У них три дочери, — Юри не думал, что Виктору это интересно по-настоящему, зачем ему знать о незнакомых людях, которых он не видел ни разу в жизни. Он просто припоминал, о чем они разговаривали в прошлый раз. Или же ему просто хотелось еще раз убедиться, что обычная жизнь существует. Что время не останавливается, а продолжает идти во всех мирах.

— А еще я почти стал магом, — вспоминать об Академии не хотелось, слишком подвешенное состояние, неопределенный статус всего этого.

— Магом? — Виктор просиял. — Не во всех мирах есть магия, а ты…

— Защитные чары. Магические щиты. Блоки.

— Как здорово! — Юри восторг Виктора не разделял. Ему своя специализация казалось очень скучной, но Челестино настаивал, что успехов можно добиться как раз на поприще защитных чар. Молчание Юри не укрылось от Виктора.

— Ты изменился.

— Я вырос.

— Столько лет прошло, оказывается… Мы в какой-то момент перестали считать. Знаешь, мы все тебя вспоминали. Мальчика с кустиками земляники, который вышел нас встречать. Это надолго остается в памяти. Ибо снова ждать одну единственную ночь в году бывает невыносимо.

Сердце Юри разрывалось от боли и жалости. Чтобы они не сделали, никто из них не заслуживал подобной участи. Грубоватый Юра, который был еще ребенком, а теперь вынужден оставаться таким навсегда.

— Вы не стареете из-за проклятья?

Виктор вздохнул и замолчал. Он некоторое время раздумывал, а потом аккуратно и неуверенно взял ладонь Юри и поднес к груди. Юри замер, но не ощутил ничего. Сердце в груди Виктора не билось. В ушах завывал ветер, особенно сильный в эту, казалось бы, теплую ночь. Они стояли напротив друг друга, и Юри не смел поднять взгляд. Он понимал, что увидит в глазах Виктора.

— Это… — он шептал, боясь разрушить царившую вокруг тишину.

— Оно не бьется, Юри. Можно сказать, никто из нас сейчас не является живым…

— Но вы же не умерли, — не может же быть, чтобы Юра, Мила и Георгий тоже…

— Не мертвые и не живые. Посередине. Застрявшие между мирами. Это тоже часть нашего проклятия.

— Но ведь должен быть способ? На свете нет нерушимых проклятий, это…

Виктор отпустил его ладонь и отвернулся.

— Юри, как ты думаешь, почему одна ночь в году? Для чего нам дается эта ночь? Не только для того, чтобы напомнить о том, что мы потеряли. Не для того, чтобы наши ноги вновь ощутили землю. Это единственная ночь, когда кто-то из нас может найти… человека, который полюбит всем сердцем, даже узнав правду. Про золото, про проклятие, про наше жалкое существование.

— Почему вы не ищите?

— Первое время искали. У Гоши почти получилось. Только вот за одну ночь невозможно по-настоящему полюбить человека, Юри. И его Аня не смогла. А в следующем году не дождалась, — Виктор горько усмехнулся и замолчал.

Юри хотелось спросить еще много о чем. Зачем Виктор подарил ему часы? Просто так, как напоминание? А в эту ночь он вернулся сюда случайно или потому что вспоминал? Что нужно сделать точно для того, чтобы разрушить проклятие?

— Я иногда думаю о том, сколько времени прошло в моем мире, — вдруг вновь заговорил Виктор. — Должно быть, они все давным-давно умерли. А у Юры был дедушка. Ему нужны были деньги на лечение, поэтому он и напросился с нами тогда… Вечные пятнадцать лет и вечное чувство вины. Мы все кого-то потеряли навсегда. И уже никто не оплакивает и не ждет, не всматривается вдаль в надежде, что прозвучит гудок, зажгутся фары…

— Я буду тебя ждать. Хочешь? — Юри не успел даже задуматься, выпаливая это и сейчас чувствовал, как загораются румянцем его щеки. — Каждый год.
«Я вернусь в столицу и продолжу искать способ разрушить проклятие».
В этот раз они махали на прощание, высунувшись из вагонов. Только Виктора не было видно в машинистской рубке. Но Юри был готов поклясться, что он сейчас улыбается. Он приедет на следующий год. Он обещал. Стрелки часов задрожали и тронулись, как только поезд растворился в предрассветном тумане.

***

В кабинете смотрителя станции Юри незаметно для себя задремал, хотя собирался бодрствовать всю ночь. Как и предыдущие. Он с радостью заменил старика, который со своими обязанностями справлялся еле-еле, но уходить с должности не хотел, благо работы было немного. Юри нравилось быть одному хотя бы ночью — уже днем городок не давал ему покоя. Особенно тройняшки, от которых было не спрятаться нигде, даже Юко не могла с ними совладать. Тем было жизненно необходимо следовать за Юри хвостом.

«Потому что ты теперь герой».

Юри себя героем не считал, и вообще был удивлен, что новости большого мира дошли и до их городка. Он просто оказался в нужном месте в нужный момент. И с нужными способностями, которые до того дня считал практически бесполезными. Вовремя созданный магический щит спас группу детей, приехавших в столицу посмотреть Академию. То, что в здании всякий раз что-то ломалось и взрывалось, само по себе не было происшествием, но вот почему администрация не перенесла практические занятия боевых магов, в то время как по Академии проводилась экскурсия… В результате Юри была выписана благодарность, и даже вышло несколько газетных статей. Юри же просто радовался полученному диплому. Учеба наконец-то закончилась, теперь он дипломированный маг. То происшествие к тому же обратило на Юри внимание нескольких контор, которые уже отправили приглашение попробовать поступить на должность… Оказывается, защитные чары все еще востребованы. Юри обещал рассмотреть предложения и уехал домой. Отдохнуть, повидаться с родными. И не пропустить ту самую ночь. Юри надеялся, что Виктор не забыл и все же приедет, сможет найти путь в этот мир, не собьется. Если же нет, то Юри все равно приедет и на следующий год. И так каждый раз. Он уже дал слово и собирался его держать, несмотря на то, что так и не нашел способа снять проклятие. Иногда в сказке говорилось о поцелуе любви, но почему-то не слишком в это верилось. Всего лишь поцелуй? Они расколдовались бы гораздо раньше, если бы это было так просто.

«Только вот за одну ночь невозможно по-настоящему полюбить человека, Юри», — сказал тогда ему Виктор и, наверное, был прав.

Часы Юри теперь носил на другой цепочке, побольше. Они болтались на шее, как медальон. Так Юри мог чувствовать, как под крышкой подрагивают стрелки, слышать тиканье, которое ни капли не раздражало, наоборот, успокаивало и придавало уверенности. Наверное, глупо столько лет цепляться за эти часы, но теперь они приобрели значение талисмана. Юри получил стипендию в Академию, сдал экзамены, завершил обучение — все эти годы часы были с ним и исправно ходили. Кроме той ночи год назад, когда проклятый поезд вновь оказался в этом мире. Так часы и стали его ориентиром.

Стрелки замерли, дав понять Юри, что уже совсем скоро. Сердце замерло на мгновение. Еще немного — и они будут здесь! Виктор приехал. В этот раз они пошли поговорить наедине почти сразу. Точнее, после того, как Мила окончательно затискала Юри, а Юра критически отметил «ты изменился, но не пойму, как. Похудел что ли?». Все это напоминало встречу старых друзей, и Юри даже на мгновение представил, что так оно и есть. Он просто пришел на станцию, чтобы встретить ночной поезд, ведь на нем приехали друзья, с которыми уже давно хотелось увидеться.

И только Виктор выглядел напряженным. Он пытался выдавить улыбку, но получалась кривая пародия, а рука его нервно стряхивала челку с глаз. В итоге Юри сам еле дождался момента, когда они вышли на ту самую поляну. В свете луны легко можно было разглядеть маленькие кустики земляники. Юри вспомнил их первую встречу и наклонился, чтобы сорвать ягоды.

— Здесь всегда росли самые лучшие. В столице таких нет. И с куста всегда вкуснее, — он протянул ладонь с ягодами Виктору, но опешил, встретившись с ним взглядом. Он никогда раньше не смотрел на него так — решительно, с затаенной обидой, и…виновато?

— Мы больше не приедем.

Сначала Юри показалось, что он ослышался. Виктор не мог сказать ему этого. За что? Что он сделал?

— Я сделал что-то не так?

— Не в этом дело, нет, просто… Я думал об этом весь год. Весь год, хотя давно уже перестал чувствовать течение времени. У нас нет часов, да и когда были… Я не об этом. А о том, что ты не должен сюда приходить. Это нечестно в первую очередь по отношению к тебе. Быть привязанным к станции, жить ожиданием. Это не то, что я хотел бы для тебя. Тебе нужна своя жизнь, Юри.

Впервые в жизни Юри захотелось со всей силы ударить человека. Каждое слово Виктора вызывало в нем злость и обиду. Такую, что начало щипать в глазах.

— Да что ты знаешь о моей жизни? И почему считаешь, что можешь решать за меня? Это мой выбор, осознанный. Мне давно не двенадцать лет, Виктор!

Он уже не замечал, как из глаз катятся слезы. Да и если бы заметил, остановить поток вряд ли бы смог. Это были неконтролируемые рыдания, копившиеся в нем уже много времени. И теперь все это вышло наружу.

— Юри… — Виктор смотрел испуганно и растерянно. — Ты не так понял, боги, ты все не так понял.

Сквозь пелену слез Юри уже мало что видел, но почувствовал, как Виктор притянул его к себе, взял лицо в ладони. А потом Виктор его поцеловал. Юри чувствовал на губах свои же соленые слезы, все еще подрагивал от рыданий, замер от неожиданности.

— Потому что я люблю тебя, Юри. И да, я понял это только сейчас.


Они не разговаривали всю оставшуюся ночь. Зато много говорил Юра, рассказывая истории о том, как Виктор в очередной раз завез их не туда. Темы проклятья они не касались, и Юри постоянно боялся сказать что-то не так, наступить на больную мозоль. Но, кажется, само существование между мирами стало для Юры, Милы, Гоши и Виктора повседневной рутиной. Что, впрочем, не означало, что они не страдали. Георгий напевал песни своего родного мира, веселые песни о дружбе и преданности. Он будто уловил в воздухе напряжение и пытался хоть как-то его разбавить. И ни одной песни о любви. Юра покачивал ногой в такт, иногда подпевая тихо-тихо, чтобы никто не услышал. Мила выглядела совсем уставшей. Она сидела, уставившись в одну точку, в свете фонарей поезда ее лицо приобрело болезненно-зеленоватый оттенок.

— Спой еще, Гоша, — просила она каждый раз, когда Гоша заканчивал очередную песню. И он пел еще. Все чувствовали приближение рассвета.

Юри теребил часы на цепочке, в тысячный раз проводил пальцами по шероховатой крышке и думал.

«Как это бывает? Когда нельзя отойти далеко от поезда, когда что-то неумолимо тянет назад, не дает вырваться. Как крепкая цепь. Да только кому хотелось бы это узнать?» И тут Юри все понял. — Ты ведь меня обманул, — сказал он совсем негромко, но Гоша тут же перестал петь. Все взгляды обратились на Юри, Виктор тоже посмотрел, изо всех сил изображая недоумение.

— Ты знаешь, как разрушить проклятие. Условие.

Теперь все смотрели на Виктора. Мила заинтересованно, Юра раздраженно, а Гоша с затаенной тоской.

— Я не врал. Я не знаю, как это должно быть. И… если не получится, то я себе никогда не прощу.

— Я поеду с вами.

«Если неосторожный путник сядет на этот поезд, то проклятие падет и на него. И будет он вечно скитаться вместе с остальными».

— Нет! Ты не поедешь! — Виктор вскочил на ноги, обжег Юри взглядом и отвернулся, а затем махнул рукой всем остальным. — Идем, нам нужно собираться. Скоро рассвет. Сюда мы больше не вернемся.

— Юри… — Мила аккуратно поднялась и обняла его. — Я буду скучать. Но, должно быть, так лучше. Постарайся просто забыть о нас.

— Это было хорошее знакомство, — кивнул Гоша.

— Виктор просто самодур. Ты на самом деле нормальный, — и Юра, кажется, впервые за все время знакомства улыбнулся. Юри не говорил ни слова. Он просто ждал. Виктор дожидался, когда все заберутся в вагоны, Гоша подбрасывал угля в топку (неужели для путешествий между мирами волшебным поездам тоже нужен уголь?), Мила в последний раз махнула рукой на прощание и прокричала «не унывай!».

— Юри… — Виктор сейчас совсем не походил на живого человека. Скорее тень, подобие когда-то настоящего. «У него не бьется сердце».

— Мне отдать тебе часы? — подарок, который, как казалось когда-то, мог что-то значить.

Виктор даже испугался. Выставил вперед руки в попытке защититься, хотя Юри не сделал ни шага.

— Нет, я не буду отбирать их обратно! Да и для нас они бесполезны.

Последний гудок.

— Ты должен меня понять. Я надеюсь, что ты меня поймешь. Прости… я…

Он не повторил слов, сказанных на поляне. Слишком личных, значащих слишком много. После таких слов будет невозможно уйти навсегда, а именно это Виктор и собирался сделать. Он ждал ответа, нервно перебирая пальцами, сцепляя их в замок. Но Юри молчал.

— Пусть так, — прошептал, наконец, Виктор, запрыгнул на ступеньку. Поезд выпустил пар, и колеса тронулись.

Сердце у Юри колотилось в бешеном ритме, мешая считать. Не упустить момент.
Раз. Два. Три.
Это было осознанное решение. Да, Юри привязан к городу, к родному дому, даже к Академии, к этому миру. Но, видимо, не достаточно сильно, чтобы склонить выбор в другую сторону. В конце концов, каждому рано или поздно приходится чем-то жертвовать.

Виктор понял, что он собирается делать, но слишком поздно.

— Нет, Юри! Не смей!

Но Юри уже несся к краю платформы. Главное — хороший разбег. У Виктора теперь нет другого выхода. Или поймать его руку, помочь забраться на лесенку. Либо дать упасть на рельсы. Оставалось лишь надеяться, что прыжок получится такой, какой нужен. Иначе — на рельсы или под колеса.

Мгновения, когда Юри оторвался от земли и прыгнул, показались вечностью. Должно быть, какая-то часть души так и осталась там, в воздухе. За секунду до того, как крепкая ладонь втащила его на лестницу, а затем в кабину.

— Что ты наделал! Сумасшедший! Юри!

Виктор был я ярости. Он кричал и плакал одновременно, до боли сжимал запястья Юри, хватался за голову и дергал самого себя за волосы. Мила и Гоша на всякий случай отошли подальше и предпочли не вмешиваться. Только Юру не было нигде видно. В маленьком окне уже не мелькали знакомые пейзажи. Поезд покинул очередной мир.

— Тише, — одно слово остановило Виктора. Он так и застыл с открытым ртом. — Ты слышишь?

Юри почувствовал первым, ведь крышка часов прилегала к груди. Он снял цепочку через голову и нажал на крышку. Стрелки снова ходили.

— Тикают.

— Невозможно, — Виктор шептал. Должно быть, у него сел голос из-за крика. А может, он просто боялся разрушить момент. Виктор зажмурился и застыл, внимательно во что-то вслушиваясь. Юри знал, к чему он прислушивается. К стуку своего сердца.

— Оно бьется, — Виктор выдохнул, открыв глаза и неверяще заморгал.

— Получается, что теперь мы… снова живые?

— Мы свободны, Мила! — Гоша притянул Милу к себе, и они крепко обнялись, рассмеявшись от счастья.

— Эй, а вы знаете, что у нас там все золото рассыпалось? — Юра показался в тамбуре как раз вовремя, чтобы попасться в крепкие объятия своей команды.

***

— Ты ведь знал, но почему… — Юри еще раз дотронулся до Виктора, чтобы убедиться, что тот не собирается рассыпаться, как золотые монеты. Но тот чувствовал себя прекрасно, как и остальные члены команды. Под ладонью билось сердце. Горячее и живое.

— Потому что если силы любви не хватило бы, все могло обернуться плохо. Я не мог рисковать тобой.

— Думаю, я сам способен решать, чем мне жертвовать. Поэтому проклятие считалось неразрушимым. Мало влюбиться. Нужно отказаться и от всего остального. Что мы будем делать теперь?

— Искать путь в наш родной мир. Даже если все уже умерли, нам нужно туда вернуться. Юре больше всего. А потом, — Виктор хитро улыбнулся, как будто задумал что-то страшное, — мы с тобой поедем знакомиться с твоими родителями и сестрой. Как ты думаешь, я им понравлюсь?

— Проклятый охотник за золотом, много лет скитающийся между мирами? Они будут в восторге!

Впереди долгий путь и множество миров, среди которых так легко заплутать. Но поезд давно уже не похож на страшное чудовище, а рядом люди, в глазах которых снова загорелась надежда.

Часы продолжали свой ход.

@темы: фанфик, зфб, Yuri!!! on Ice

---

Синдром самозванца или ЗФБ

А теперь деанонилось и Кацудно
Тексты тоже будут выложены тут и на фикбуке, вот после этой записи. Я даже про каждую немного поговорю отдельно. Пока просто расскажу о своем походе на битву и о своем же синдроме самозванца. Когда мне пришло приглашение на битву (сентябрь, 2 часа ночи, вставать в семь, ибо педагогическая практика), я не знала, куда орать. Так как была ночь, я решила не писать капсом "ДА, Я СОГЛАСНА", а сделать вид, что я серьезный взрослый человек, и мне надо подумать. А утром пишет фея: "а меня тут на битву позвали играть!" Еще лучше. Ибо идти в незнакомую команду большого фандома все же немного страшно, мал ли как воспримут. А тут вроде как со своими, уж точно будет с кем зацепиться и все такое. Отправляю Зю свое согласие, и вот тут снова проявляется синдром самозванца: "А вдруг они передумали? Там наверняка много классных авторов, я то-то что там забыла, мой уровень им не подойдет". Плюс еще фее там бодро отвечали, а мне не открыли доступ в соо (оказалось, глюканула личка на фикбуке)

Это про тексты и идеи на самом деле, но еще и терпению mereng10 можно позавидовать. Самый мировой кэп. Ибо мое: "Все пропало, Зю!" выдержали бы только стальные нервы, вот как у кэпа нашего) Не знаю, как меня не послали за мои косяки, набеги в личку с паникой и вопросами.
Зато я принесла работы. Может, не то, что от меня хотели и ждали, но я в итоге довольна.
Хотя опять таки накрыло синдромом самозванца, и одну из работ я чуть не передумала выкладывать.

И столько новых и старых знакомств) Очень хорошо игралось с хорошими знакомыми, плюс много замечательных сошипперов, с которыми хотелось бы пообщаться. Спасибо чат, что не выгоняли, когда я начинала рассказывать кулстори или когда жаловалась на свое состояние
И пусть меня Птица и Ли простят за звонки, но все на самом деле переживали, а вызванивать в тот момент могла только я.


(их на самом деле было 20. Прости, Птича)

Я очень счастлива и горжусь, что играла с нашей командой. Вы прекрасные!

@темы: фб, зфб, Yuri!!! on Ice

---

Ну не шмогла я, не шмогла (с)

А пока деанонилась моя команда, про которую тут еще не было сказано ни слова, потому что я просто ленивая. А играла я с командой Young Adult. Внезапно.
Для меня самой было неожиданностью, что я туда пойду, но увидела пост набора и не смогла удержаться. Планировала буквально на 3 маленьких фичка по канонам, которые никто не читал) В результате я еще осенью увидела, что работы нужны и начала строчить. По любви и вдохновению, конечно)

Получилось именно что так:


Не знаю, буду ли выкладывать эти работы, ибо книжные каноны реально, наверное, никто кроме меня не читал. Додала сама себе, что еще сказать.
Пилила миди, но не допилила из-за другого текста, который вдруг начала писать Кацудну. Думала, что все успею... Не рассчитала силы, покаялась в итоге кэпу, как в том анекдоте: "ну не шмогла я, не шмогла"
Благо, у нас было, чем закрыть выкладку.


И так как у нас был огромный выбор канонов в жанре Янг Эдалта, то и курили мы в большинстве случаев разное. Зато не мешали друг другу, тихо-мирно играли. В чате чаще решали игровые вопросы, и, ребята, если вы это читаете, это случайно получалось, что когда возникали важные орг вопросы, я была пьяная, поэтому могла нести пургу. Я не всегда такая. )


Огромное спасибо нашему самоотверженному капитану ~Джи~, которая сделала эту игру максимально приятной и комфортной. С хорошим кэпом и игра отлично пойдет) несмотря на то, что мы ленивые сволочи и дедлайнеры
И всем остальным ребятам, мы отлично додали сами себе и внутри команды) Спасибо вам за эту игру!

@темы: фб, зфб

---

И снилось сегодня что-то очень странное. Мы с отцом ехали на автобусе в Коломну (как делали давны-давно, когда в семье не было машины) и этот самый автобус вдруг покосился и перевернулся. Как ни странно, в этот раз во сне я не умерла, а выбралась через аварийное окно целая и невредимая. Отец тоже. И мы пешком пошли домой.
И уже в квартире такие: "а может, надо вызвать скорую?" И я набираю номер скорой помощи и рассказываю, что перевернулся автобус, который ехал в Коломну. При этом я переспрашивала у отца, куда мы ехали, на какой дороге перевернулись, как будто память отшибло совсем.
До Коломны мы так и не доехали.

---

А еще сходила тут на "Довлатова", хотя думала, что не получится, слишком мало дней проката, когда там успеть.. Но нет, бесплатно принесли билеты, вот и пошла. Если бы не плохой звук из-за старой аппаратуры...
Иногда приходилось очень сильно напрягать слух, чтобы расслышать диалоги, а ведь диалоги - чуть ли не весь смысл. Не только картинка, но и о чем они говорят.
Мне фильм понравился. Наверное, виденье Германа-младшего 70-х примерно совпадает с моим, да и вообще весь тон фильма - меланхоличный, с ноткой обреченности в глазах - с моими порывами синхронизируется. Ибо что-то очень узнаваемое мелькнуло во всем этом, проехалось четырьмя колесами. Да, что-то такое и у меня, в моей писанине тоже есть (не везде и не всегда, но!). Даже не знаю, как толком это сформулировать.
И фильм еще пересмотрю. Уже с нормальным звукам, чтобы правильно воспринять диалоги.

@темы: фильмы

---

Из цикла "Когда цвели сады"

Название: Мама
Автор: Вальс Гемоглобин (LolaRose)
Размер: драббл (но вообще там 1200 слов, по сути мини)
Пейринг/Персонажи: Яков/Лилия, мама Лилии
Категория: джен, гет
Жанр: драма, повседневность
На фикбуке

Лиля еще раз придирчиво осматривает стол и остается довольна. Удалось достать новую, подходящую по размеру скатерть — праздничную, с узором. Посередине стола бутылка шампанского и чекушка водки (Яша предлагал выставить сразу чебурашку*, но Лилия для начала решила создать иллюзию людей приличных). Мама впервые увидит, как они живут вдвоем, посмотрит квартиру. По такому случаю Яша решает взять сразу такси от вокзала, чтобы не пугать недостроенным новым районом и временным отсутствием доступного общественного транспорта. Как сказал Владимир Викторович: «Была бы золотая медаль — нашли бы жилье ближе к центру. Зато квартира совсем новая». Они и не жаловались никогда. Лиле не с чем сравнивать — ленинградкая коммуналка и комната в общежитии хореографического научили ценить любое личное пространство. Она до сих пор иногда ловит себя на том, что обходит эти несколько комнат и кухню, удостоверяясь, что все это по-настоящему.

Все утро Лиля нарезала капусту и морковь, заправляла майонезом салаты — для мамы. Сама она не притронется к подобной еде уже никогда. В кастрюле булькает кусок говядины.
«Нельзя терять форму. Вот уедет Яша на сборы», — кажется, она уже ждет не дождется отъезда мужа. Когда можно будет заняться восстановлением формы после лета. Ей не нужны слухи, что Барановская располнела и не провалится под сцену Большого во время своего выхода. И так все слишком…неустойчиво.
Звонок в дверь прерывает все остальные мысли, Лиля открывает и попадает в крепкие объятия матери. Яша жмется в коридоре, явно не понимая, куда себя деть.

— Лиличка, наконец-то добрались! — лоб мамы блестит от пота, кудряшки на голове тоже мокрые, жара на улице и не думает спадать.

— Мама, — Лилия выпутывается из объятий и отступает подальше. И только тогда понимает, что все сделала не так. Как любящая дочь она должна была расцеловать мать, еще долго обниматься, а потом помочь снять обувь и показать квартиру. Именно это планировала Лиля тогда, когда гладила новую скатерть. Что все будет правильно. Мать и так бывает в Москве редко, слишком много работы, слишком много других дел. И уже на первых минутах Лиля все делает не так.

— Я тебе что привезла! Лодочки, как раз твой размер, повезло, не успели расхватать! — мать шуршит сумками, достает бежевые туфли и машет перед Лилиным носом. — Смотри, какие! Лучше всех у меня будешь.

«Мама, мне не нужно, в Москве все есть. Мы и так достанем».

«Спасибо, мама, я так рада!»

На какое-то время она вновь становится той девочкой, что каждый день ждала звонка от матери на телефон училища, отстаивала очереди и один раз даже чуть не подралась с Саней за право первой позвонить домой. Междугородние звонки были дороги, поэтому разрешали не так часто, и Лиля бегала на почту, как только появлялись хоть какие-то деньги. Даже сквозь метели и бури. Ждала, пока соседи по коммуналке позовут мать…

— Размер не мой. У меня ступня еще в училище выросла… — она бросает эти слова спокойно, даже безразлично, едва удостаивая лодочки вниманием. — Пойдем лучше на кухню. А то мясо остынет.

— Лиль… — пытается осадить ее Яша, но натыкается на грозный взгляд и тушуется.

— Ничего, обменяете тогда! — громко провозглашает мама и идет смотреть комнаты.

Сначала в ход идет шампанское.

— Еще шампусика? — спрашивает Яша и не устает подливать. Бокалы новые, подарок на новоселье от фигуристов-парников. «Какая же молодая семья без сервиза!» — объявил Лешка, тот самый, про которого Лиля до этого момента только слышала. И на самом деле сыграл на баяне. Чекушку Яша со стола незаметно убирает и заменяет чебурашкой.
— Квартира — загляденье. Я уж думала — запустит Лиличка тут все, пока по сцене порхает. Я же, знайте, Яша, все силы положила, чтобы ее в училище взяли. Чтобы человека из нее сделать! — мама опрокидывает рюмку и морщится.

— И теперь живете как приличные люди, жилье получили!

— Это не мне дали. Это Яше за медаль на Олимпиаде. — ничего Лиле здесь не положено, будь она хоть трижды ведущая солистка. А совсем скоро, может и не будет.

— О, давайте я вам лучше про Олимпиаду расскажу, — Яша цепляется за другую тему разговора, и Лиля замолкает. Так лучше. Мама слушает внимательно, в положенных местах ахает.

— И тогда думаю — ну все, упаду, не сделаю. И прыгаю! Все равно делаю и прыгаю! Владимир Викторович так и сказал, мол, не сделаешь, можешь со льда не возвращаться.

— Вы же теперь гордость Советского Союза! — глаза мамы блестят восторженно, а может это от водки. Постепенно и Лиля понемногу успокаивается.

— Хочу посмотреть на Лиличку на сцене. Как же так, ни разу не видела.

«Потому что ты не приезжала»

«Потому что приезжала слишком редко».

— Ты могла меня увидеть на выпускном спектакле. Почти все родители приехали. Хотя их дочери танцевали в кордебалете.

— Лиля, меня с завода не отпустили.

— Тебя никогда не отпускали! Никогда! — она встает со стула, не совсем понимая, что хочет сделать сейчас. Но ей необходимо смотреть сейчас вот так, сверху вниз. Как открывается в изумлении и немом укоре рот матери, так похожий на ее собственным. Одно из их немногочисленных сходств — по словам многих знакомых Лилия вся пошла в отца.

— Лиля! — Яша громко ставит бутылку на стол, его рюмка подпрыгивает, и ее содержимое выливается прямо на новую скатерть. Лиля смотрит, как разрастается прозрачное мокрое пятно на белой ткани.

— В новом сезоне ставим «Спящую красавицу». Я достану билеты.
«Только возможно, меня там уже не будет»

Яков выходит проветриться. «В магазин», — говорит он, но Лиля знает, что поблизости пока еще нет никаких магазинов. Им с матерью просто нужно побыть вдвоем. Но что она может сказать?

На проигрывателе крутится пластинка Муслима Магомаева.

Лиля не знает, как ей действовать, о чем говорить с человеком, который на многие годы просто исчез из ее жизни. Намного легче знать, что мать где-то там, далеко в Ленинграде. Но когда она рядом, Лиля просто теряется. Она злится и обижается, не умея в точности определить, за что именно. За отсутствие внимания? После смерти отца мама работала за двоих, чтобы дочь ни в чем не нуждалась. Она за руку отвела ее в училище, и без возражений отвезла в Москву, когда знающие люди посоветовали попробовать там.
Слишком трудно привыкнуть к тому, что мать может снова появиться в ее жизни.
Лиля не спросила у матери, когда приняла решение выйти замуж за Яшу. Они просто поставили ее перед фактом, как, впрочем, и Яша своих родителей. Но те по крайней мере общались с ней дольше.

— Я не хочу, чтобы ты считала меня своим врагом. Когда я тебе что-то запрещала? Когда он постучался к нам в дверь — растрепанный такой, знаешь, сразу поняла, что от тебя.

Лиля помнит, как послала Яшу навестить мать в Ленинграде. Как ждала звонка после соревнований. А ведь тогда он и женихом не был. Они просто встречались в отгулы, если находилось свободное время. Сидели на замерзшей скамейке на территории училища.

— И свадьбу его родители организовывали, я не возражала. Хорошие они люди, пусть и с претензией. А твой Яша — хороший. Береги его.

— Ты хоть когда-нибудь мной гордилась? Или тебе было просто все равно?

Лиля тогда просила Павла Ивановича оставить место для матери. А вдруг отпустят с завода, она сможет сесть на поезд и приехать из Ленинграда в Москву? И уже давно не верила в это, но все равно подошла к учителю. И в день выпускного спектакля то место было свободно.

— Я горжусь тобой каждый день. И не устаю всем повторять, смотрите, какая у меня выросла дочь. Афиша, на которой написана наша фамилия. Видите, это моя Лиличка.

Они сидят на диване, устремив взгляд на давно уже не играющую пластинку. Никто из них так и не подошел, чтобы перевернуть ее.

Яков не возвращается. Он стоит, прислонившись спиной к стене дома и закрывает глаза.

Им так о многом нужно поговорить.

Матери и дочери.

* Чебурашка - бутылка водки в 0,5

@темы: фанфик, Yuri!!! on Ice

---

Сидела на семинаре в шубе, порывалась надеть и шапку. Вся группа мерзнет, за окном как бы не жара. По не по мнению преподавателя. Думаю, вот только пусть попробует сделать замечание... Не сделал, всю пары куталась в эту шубу и даже умудрялась что-от отвечать.
Лавхейт с универом продолжается. Пять пар до 9 вечера в пятницу - всю жизнь мечтала. Но кто бы говорил - я почти всю неделю в родных стенах и не появлялась)
Даже жаль, что скоро все это закончится. Выцарапала характеристику, теперь переться в главный корпус, чтобы поставить печать.


И как меня радует упоротый счетчик баннера с фикбука) Баннер моей мечты

---

Стыдно даже писать шати после того вечера, когда я пьяная ввалилась к ней в личку телеграмма... Другое дело, что копилось все это уже давно, триггером для потока нытья послужил алкоголь, до которого я все же добралась. И, как известно, пьяная я становлюсь очень общительной, и везет тем, кто вовремя ушел в оффлайн. Короче, шати в тот момент не повезло.
(в который раз замечаю, что у меня все про алкоголь и алкоголь, хотя на самом деле я не часто пью)

Я не писала ничего неделю и мне от этого хорошо. Просто не хочется открывать файлы, что-то там печатать по клавиатуре. В голове все равно крутятся идеи и образы, но нет. Наверное, мне вообще стоит на время уйти от всего этого. Подождать, когда пройдет чувство ненужности, пустоты и апатии. Снова начать прием витамина Д, видимо, оно мне действительно помогало.

Лучше бы я вообще не ходила, не читала, не знала. Почему я просто не могу отстраниться от всего этого и не воспринимать? Но не могу.

---

Хотела написать о том, как прыгала на даче из окна в сугроб, чтобы отпереть семью (сломался дверной замок), но так и не собралась.

Я обычно не лезу в чужую личную жизнь по причине того, что она именно что чужая, но вокруг меня полно других людей, которые точно знают, как надо и им-то точно надо больше всех. И опять про неудобные шутейки, которые как назло для того, чтобы вывести невесту моего друга из равновесия. Зачем он вообще стал общаться с этой компанией, они все четыре года стебались и как только не поливали за спиной. А теперь вдруг "почему твоя Л. с нами не здоровается в корпусе?" А вы, собственно, кто такие?
Впрочем, я бы не удивилась, если бы Л. не здоровалась со мной, ибо мы тогда с М. показали себя немного идиотами, меня вообще часто от нервов несет на какую-то ерунду, хотя Р. сказал, что все нормально, и она ничего плохого про нас не подумала.
Вот теперь вопрос, стоит ли говорить с Р. как со стороны выглядит все это общение? Его невеста кажется очень хорошей, просто в этой компании трудно быстро сориентироваться.
выпрашивание приглашений на свадьбу - уже за гранью. Один раз можно было обсудить, но не каждый же день

И все это на фоне прекрасного поздравления для наших парней. Правда, из аудитории таки выгнали, но мы уже доедали.

---

Ну, с Днем Рождения меня!
Еще один повод вспомнить о том, какая у меня все же замечательная семья, несмотря на некоторый разрыв в мировоззрении и характерах. Плакать хочется, когда я представляю, что они вспомнили о празднике тогда, когда я сама об этом забыла. Брат чуть ли не в лицо заглядывал, спрашивая, правда ли мне понравился подарок в виде игры Ассасинс крид)
И они не стали покупать торт, зная, что врач мне категорически все это запретила. Это мой первый праздник без торта и свечей, но не думаю, что я много потеряла. Хотя немного грустно на самом деле.
Пить было нельзя, но я все равно выпила шампанского и вина. Надеюсь, завтра в поликлинике это никак не скажется.
И остается надеяться на дальнейшие перемены. Это тяжело, но я пытаюсь. Не завалить бы диплом летом, сделать в кои-то веки вовремя. Но после закрытия этой сессии об учебе не думается вообще никак)

---

Для такого тяжелого во всех смыслах семестра, закрылся он на удивление отлично. В смысле, на все отлично и закрыла я его) Очень странно, и это к тому же первый раз, когда у меня ничего не слетает с повышенной стипендии, обычно вечно какая-то ерунда мешала (моя безалаберность).
пока появилось время, надо заставить себя сесть и писать тексты
Теперь можно подумать и о том, как мне отметить ДР, на время сессии так далеко заглядывать не хотелось.
Вчерашний экзамен был самый напряженный, Ричард держал меня за плечи и успокаивал "ты же ходила и все знаешь, не трясись". Все равно отвечала чуть ли не самая последняя, просидела весь день там, ибо спрашивали чуть ли не по 40 минут, не ответ, а допрос какой-то. А мои меня ждали все это время! И долежались только облома, я не пошла с ними трындеть в кафе, ибо другие дела.

Сегодняшний поход в диспансер вообще отдельная песня. Каждый раз без приключений не обходится. А ведь всего-то за справочкой для работы надо было. Спасибо валосердину за мои проблемы. Теперь только коньяк для успокоения.